Введение в социальную философию - Момджян Карен Хачикович. Страница 87

Как бы то ни было, наличие созданной или преобразованной людьми среды существования (социосферы, включающей в себя ант-ропосферу и техносферу и призванной, по расчетам оптимистов, превратиться в ноосферу, - об этом ниже) выделяет людей их прочих живых существ, покорно следовавших своему природному предназначению и не пытавшихся изменить условия жизни к лучшему для себя и своего потомства.

Переводя эти достаточно очевидные суждения на сухой категориальный язык науки, мы можем утверждать, что признак адаптивности, присущий социальной деятельности, реализуется в ней в особой, исключительной форме, отличной от адаптивности живых систем.

Как мы помним из биологии, животные приспосабливаются к условиям среды главным образом путем морфологической перестройки собственного организма, механизмом которой являются мутационные изменения, закрепляемые или "выбраковываемые" средой. Человек же в течение нескольких десятков тысяч лет сохраняет свою телесную организацию неизменной, колоссально изменив при этом образ своей жизни, пройдя путь от каменного топора до межпланетных экспедиций. Все это произошло в результате того, что людям присуща способность приспосабливаться к среде существования не пассивной "подстройкой" своего организма к ее требованиям, а активным изменением самой среды, "подгонкой" ее под свои собственные нужды.

Но означает ли это, что человеческая деятельность вовсе не имеет приспособительного характера и должна рассматриваться не как разновидность информационной адаптации, а как ее альтернатива, принципиально иной тип движений?

Безусловно, такое утверждение было бы слишком сильным. Не будем забывать, что человек, "заброшенный" в мир, который возник задолго до него, может менять лишь "форму" природной реальности, феноменологический пласт ее бытия, но никак не влияет на ее сущностные связи, сколь бы значимы они не были для существования людей.

В самом деле, техническое могущество человека позволяет ему "аранжировать" близлежащую природу - превращать лесные тропы в асфальтовые автобаны, поворачивать русла рек и создавать (зачастую во вред себе) искусственные моря. Но оно не дает ему возможности изменить ни одного из законов, по которым живет природа, как бы ни "мешали" нам в повседневной жизни силы тяготения, трения, или законы термодинамики. Мы можем срубить дерево, прервать естественный ход его жизни, мы можем воздействовать на генетический код, заложенный в его клетках, но мы не можем изменить ни законы метаболизма, ни законы генетики, благодаря которым осуществляется эта жизнь. Очевидно, что приспособление к таким реалиям бытия, безальтернативно заданным средой, есть всеобщее и необходимое условие общественной жизни, позволяющее нам распространять на нее родовые свойства адаптации.

Ясно, однако, что приспособление приспособлению рознь. Принимая диктат природы как непреложную данность, человек в то же время научился обманывать ее, сопротивляться ее запретам, используя "внутренние слабости" своего противника, а именно альтернативность, разнонаправленность природных сил, сталкивающихся и противодействующих друг другу. Спасаясь от принуждения со стороны одних сил, человек стал вступать "в сговор" с другими, противопоставляя могущественным законам природы другие, столь же могущественные ее законы и направляя их столкновение к собственной выгоде. Так, силам тяготения, которые грубо препятствовали извечной мечте человека летать по воздуху, подобно птицам, была противопоставлена не собственная мускульная сила, помноженная на упрямство, а "завербованные" на службу законы аэродинамики и т.п.

Направляя силы природы к достижению собственных целей по принципу "разделяй и властвуй", человек противопоставил ей ту самую "хитрость разума", о которой писал Гегель (имевший, впрочем, в виду разум трансцендентальный, играющий людьми так же, как они играют силами природы, позволяющий им истощать друг друга в столкновениях, ведущих к предустановленному отнюдь не ими результату)22.

В результате этих "хитростей" природа, не "уступая" человеческой воле ни одного из законов своего существования, все же подчиняется людям, начинает служить общественным целям. Ветер "под присмотром" человека не только "гоняет стаи туч", но и вращает крылья поставленных на его пути мельниц; распаханная земля рожает уже не случайные растения, а специально подобранные злаки; огонь из страшной разрушительной силы превращается в мирный домашний очаг, обогревающий, кормящий и защищающий людей.

Начиная с использования уже "готовых" сил природы, человек постепенно переходит к моделированию процессов, которые в "нерукотворной природе" сами по себе, как правило, не происходят, т.е. начинает делать то, чего не умеет делать природа, не направляемая людьми (выплавлять сталь, обжигать глину и т.д. и т.п.).

Итак, подавляющее большинство философов не будет спорить с тем, что в отличие от активности животных человеческая деятельность представляет собой не просто адаптивный, а "адаптивно-адаптирующий" процесс, т.е. приспособление к природной среде путем ее масштабной предметной переработки, ведущей к созданию искусственной среды существования человека или артефактной "второй природы".

Во избежание возможных недоразумений подчеркнем, что речь идет о родовом свойстве деятельности, характеризующем любую из ее историко-культурных форм. Эта оговорка необходима в связи с тем, что оппозиция "активного" и "пассивного" отношения к среде существования (природной и социальной) широко используется в философии истории как основание для типологии "внутренних" форм социокультурной организации.

В частности, на этом принципе, как мы увидим ниже, основана интереснейшая типологическая схема Питирима Сорокина, различающего так называемые идеациональную и сенсатную социокультурные системы, лежашие в основе "суперфаз" человеческой истории. При этом господство сенсатности (ярким примером которого является Новая и Новейшая история Европы) связано с доминированием активного отношения к среде существования, стремлением человека "господствовать" над природой и собственным социальным бытием, преобразуя их в соответствии с меркантильными и иными сугубо прагматическими соображениями. Напротив, идеациональная суперсистема (примером которой может служить европейское средневековье) не интересуется "завоеваниями природы" и прочими "внешними" формами бытия, ставя своей целью служение Божественному Абсолюту. При этом сам идеационализм может иметь как пассивную форму (для которой единственным объектом совершенствования являются имманентные состояния человеческой души), так и активную форму (носители которой предпринимают практические усилия для установления "богоугодных порядков" на земле - в том числе в форме крестовых походов и иных религиозных войн).