От Фихте до Ницше - Коплстон Фредерик Чарлз. Страница 69

Гегель допускает, что намерения направлены на благополучие или благосостояние. И он настаивает, что моральный субъект имеет право искать собственного благополучия, удовлетворения своих потребностей как человека. Конечно, он не хочет сказать, что эгоизм является нормой морали. Но сейчас мы рассматриваем моральность отдельно от ее социального контекста и выражения. И когда Гегель говорит, что человек имеет право искать собственного благополучия, он имеет в виду, что удовлетворение человеческих потребностей не противоположно моральности, а принадлежит ей. Иными словами, он отстаивает точку зрения, заключенную в аристотелевском варианте греческой этики, и отвергает кантовское представление о том, что поступок утрачивает моральную ценность, если он совершается из склонности. С его точки зрения, совершенно ошибочно считать, что моральность состоит в постоянной борьбе со склонностями и естественными побуждениями.

Но хотя индивид имеет право искать собственного благополучия, моральность, разумеется, состоит не в поисках индивидуального блага индивидуальной волей. Однако эта идея должна быть сохранена и ее нельзя просто отрицать. Поэтому мы должны перейти к идее индивидуальной воли, отождествляющей себя с разумной и, стало быть, всеобщей волей и стремящейся к всеобщему благополучию. И единство индивидуальной воли с понятием воли в себе (т.е. с разумной волей как таковой) есть добро (das Gute), которое можно охарактеризовать как "реализацию свободы, абсолютной конечной цели мира" [1].

1 W, 7, S. 188; R, 129 [24: 172].

Разумная воля как таковая есть подлинная воля человека, его воля как разумного, свободного существа. И необходимость соответствия его индивидуальной воли, его воли как того или иного частного индивида разумной воле (можно сказать, его истинному Я) представляется в качестве долга или обязанности. Поэтому в той мере, в какой моральность абстрагируется от всех конкретных позитивных обязанностей, мы можем сказать, что долг должен выполняться ради долга. Человек должен приводить свою индивиду

243

альную волю в соответствие со всеобщей волей, являющейся его подлинной или реальной волей, и он должен делать это просто потому, что это его долг. Впрочем, это ничего не говорит нам о том, что конкретно должен желать человек. Мы можем лишь сказать, что добрая воля определяется внутренней уверенностью субъекта, т.е. совестью (Gewissen). "Совесть выражает абсолютное право субъективного самосознания знать в себе и через себя право и долг и не признавать за добро ничего, кроме того, относительно чего оно знает, что это добро, утверждая в то же время, что то, что оно знает и желает как добро, есть поистине право и долг" [1].

1 W, 7, S. 196-197; R, 137 [24: 178].

Гегель тем самым вводит в свои рассуждения о моральности то, что мы можем назвать протестантской убежденностью в интровертности и абсолютной компетентности совести. Однако в действительности чистый субъективизм и обращенность внутрь вызывают у него отвращение. И он сразу приступает к доказательству того, что полагаться только на субъективную совесть - значит быть потенциально злым. Если бы он удовлетворился тем, что сказал, что человеческая совесть может ошибаться и что нужна некая объективная норма, или стандарт, то он излагал бы знакомую и легко уяснимую точку зрения. Но создается впечатление, что он пытается установить по крайней мере возможную связь между бескомпромиссной моральной интровертностью и злостностью. Однако если отбросить преувеличения, то главная мысль его состоит в том, что мы не можем придать моральности определенного содержания на уровне чистой моральной субъективности. Чтобы сделать это, мы должны обратиться к идее организованного сообщества.

Итак, представления абстрактного права и моральности являются для Гегеля односторонними понятиями, которые должны быть объединены на более высоком уровне в понятии нравственности (die Sittlichkeit). Иными словами, в диалектическом развитии сферы объективного духа они раскрываются в качестве моментов или аспектов развития понятия конкретной этики, аспектов, которые должны одновременно отрицаться, сохраняться и возвышаться.

Конкретная этика для Гегеля - это социальная этика. Именно положение человека в обществе конкретизирует его обязанности. Поэтому социальная этика является синтезом или единством односторонних понятий права и моральности на более высоком уровне.

244

Обращение Гегеля с этой конкретной жизнью состоит в дедуцировании трех моментов того, что он называет "нравственной субстанцией" (die sittliche Substanz). Этими моментами являются семья, гражданское общество и государство. Можно было бы ожидать, что он рассмотрит конкретные обязанности человека в данном социальном контексте. На деле же он изучает сущностную природу семьи, гражданского общества и государства и показывает, как одно понятие ведет к другому. Нет необходимости, замечает он, добавлять, что человек имеет те или иные обязанности по отношению к своей семье или государству. Ведь это станет достаточно очевидно из исследования природы или сущности этих общностей. В любом случае от философа не следует ждать составления кодекса моральных обязанностей. Он занят скорее всеобщим, диалектическим развитием понятий, нежели морализированием.

Семья, первый момент "нравственной субстанции" или единство моральной субъективности и объективности, есть, как утверждается, "непосредственный или природный нравственный дух" [1]. В социальной сфере человеческий дух, выходя, так сказать, из своей субъективности, прежде всего объективируется в семье. Это не значит, что, по мнению Гегеля, семья есть некий переходный институт, исчезающий при достижении полного развития других типов общностей. На самом деле она есть логически первоначальная общность, поскольку представляет всеобщее в его логически первом моменте непосредственности. Члены семьи рассматриваются как единое целое, объединяясь прежде всего узами чувства, т.е. любовью [2]. Семья есть то, что можно назвать чувственным целым. Она являет собой, так сказать, единую личность, воля которой выражается в собственности, общей собственности семьи.

1 W, 7, S. 237; R, 157 [24: 208].

2 Очевидно, что Гегель не настолько безрассуден, чтобы утверждать как эмпирический факт, что каждая семья объединена любовью. Он говорит о понятии или идеальной сущности семьи, о том, чем она должна быть.

Но если мы рассматриваем семью таким образом, мы должны добавить, что она содержит в себе семена своего собственного разложения. В семье, рассматривающейся как чувственное целое и представляющей момент всеобщности, дети существуют просто в качестве членов. Конечно, они индивидуальные личности, но таковыми они являются скорее в себе, чем для себя. Однако с течением времени они переходят из единства семейной жизни в состояние индивидуальных личностей, каждая из которых имеет свои собственные жизненные планы и т. д. Индивиды словно возникают из всеобщности семейной жизни и утверждают себя в качестве индивидов.

245

Понятие относительно недифференцированного единства семьи, распадающегося вследствие возникновения индивидуальности, само по себе, конечно, не является понятием общества. Скорее это понятие распада или отрицания общества. Но это отрицание само отрицается или преодолевается в том, что называется Гегелем "гражданским обществом" ("die btirgerliche Gesellschaft"), представляющим собой второй момент в развитии социальной этики.

Дабы понять, что имеет в виду Гегель под гражданским обществом, мы можем вначале представить множество индивидов, каждый из которых ищет реализации собственных целей и пытается удовлетворить свои потребности. Затем мы должны представить их объединенными формой экономической организации для лучшего продвижения их целей. Это повлечет за собой специализацию труда и развитие экономических классов и корпораций. Далее, экономическая организация такого рода нуждается для своей стабильности в институте законов и механизме принуждения к их исполнению, а именно в судах, судейских корпорациях и полиции.