Введение в социальную философию - Момджян Карен Хачикович. Страница 69

На языке психологии подобные стереотипизированные поведенческие реакции, в которых отсутствует "поэлементарная сознательная регуляция и контроль" каждого из необходимых движений, именуют навыками. Место сознательного расчета в них занимает автоматизированное восприятие действительности в форме так называемых перцептивных и интеллектуальных навыков, являющихся информационной основой собственно "двигательных" навыков - полноценной предметной деятельности во внешней среде.

Но означает ли это, что сугубо социальное по своим целям, средствам и результатам действие (к которому, несомненно, относятся стрельба из револьвера или спортивные единоборства) может не основываться на сознании, напоминать активность животного, основанную на рефлекторных механизмах поведения?

Безусловно, это не так. В работах психологов прекрасно показано, что навыки включают в себя рефлекторные механизмы поведения, но не редуцируются к ним; в этом смысле автоматизированные поведенческие реакции являются не альтернативой, а всего лишь "дополнением" к сознательной деятельности человека, своеобразной формой ее проявления, которая основана на "экономии сознания", но непредста-вима вне и помимо его механизмов24.

Наконец, еще одна сложность, с которой сталкивается констатация сознательности человеческого действия, связана не с психомоторикой его осуществления, а с мерой осмысленности, рефлексивности информационных импульсов поведения. Речь идет о полноте отчета в побудительных мотивах своей деятельности, который отдает себе сознательно действующий субъект, той связи между сознанием и осознанием, которая различна в разных актах человеческого поведения и позволяет говорить о его "подсознательных" импульсах, активно изучавшихся 3. Фрейдом и его последователями.

В этом случае речь идет о действиях, в которых активность человека инициируется смутными, плохо или никак не осмысленными влечениями, относящимися к тем "подвалам" сознания, которые 3. Фрейд характеризовал как область "Оно", отличную от сфер рациональной мотивации (личностной - "Я" и надличностной - "Сверх-Я").

О роли подобной подсознательной мотивации, имеющей немалое значение в человеческом поведении (не только в индивидуальном, но И в совместном, как показал К. Юнг в учении об архетипах "коллективного бессознательного"), мы поговорим ниже. Пока же отметим, что наличие неосознаваемых влечений не ставит под сомнение информационную специфику деятельности, так как "подсознательное" в ней - лишь особая акциденция, "инобытие" сознания, присущее лишь человеку и отсутствующее у животных, у которых нет и не может быть ни "озарений", ни "комплексов", анализируемых фрейдизмом и неофрейдизмом25.

Таким образом, постулируя сознательный характер деятельности, мы вовсе не сводим информационные механизмы человеческого поведения к сугубо рациональному, рефлективному мышлению. Важно, однако, понимать, что именно способность мыслить, создавать абстрактно-идеальные, понятийные модели мира является системообразующим основанием всей совокупности психических функций, присущих человеку как социальному существу. Декартовское cogito, конечно же, не исчерпывает собой все содержание сознания, но оно составляет его сущность - источник тех субстанциальных свойств, которые присущи любому компоненту человеческого сознания (включая те из них, которые, казалось бы, аналогичны психическим функциям животных)26.

Итак, несмотря на все оговорки, мы можем утверждать, что сознание - в разных своих проявлениях - является необходимым информационным механизмом действия, вне и помимо которого его осуществление априори невозможно. Конечно, в каждом конкретном случае в действии могут преобладать различные формы, полюсы сознания: от трезвой рефлексии до смутных влечений, от аналитического расчета до аффективных импульсов и т.д. Как бы то ни было во всех возможных случаях поведение людей остается сознательным и целенаправленным (что не мешает ученым классифицировать социальные действия по принципам их информационной организации, на основании доминирования в них того или иного типа мотивации или целепостановки27.

Итак, подводя итоги сказанному, мы видим, насколько силен соблазн связать специфику человеческой деятельности, ее отличие от адаптивной активности животных с наличием сознания - совокупностью высших психических функций, в основе которых лежат способность к абстрактно-логическому моделированию мира.

Нужно сказать, однако, что не все ученые считают такой подход правомерным. Оставим в стороне фанатичных последователей вульгаризированного "истмата", для которых мысль о специфицирующих свойствах сознания является априори неприемлемым проявлением "идеализма". Укажем на взгляды ученых, которые приводят в обоснование своей точки зрения серьезные научные аргументы, и прежде всего фактические обстоятельства антропосоциогенеза одновременного, "параллельного" становления человека и общества.

5 ОРУДИЙНАЯ СПЕЦИФИКА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Считая сознание свойством, несомненно отличающим деятельность людей от физических и биологических процессов, эти ученые в то же время отказываются рассматривать его как единственный, исходный и определяющий ее признак. В качестве такового предлагают другое свойство, также выделяющее деятельность из природных процессов, которое связано, однако, уже не с информационными механизмами адаптации, а с ее "операциональной" стороной, а именно с орудийностью человеческого труда.

Уже отмечалось, что активная адаптация к среде путем предметного переустройства последней не является монопольным достоянием человека, - оно присуще и животным, для которых совместный "труд" является постоянным образом жизни.

Однако среди всех прочих "тружеников" лишь люди способны опосредовать свое воздействие на среду специально созданными средствами труда, отличными от органов тела, данных им природой. Лишь человек способен "отвлекаться" на создание искусственных объектов, которые нужны не сами по себе, а лишь как средства многократного усиления его мускульных (а позднее и умственных) возможностей.

Подчеркнем особо, что орудийность как признак трудовой активности не сводится к использованию готовых, "подобранных на земле" орудий труда, а означает их систематическое изготовление и хранение, предполагающее многократное использование. Эта оговорка необходима для того, чтобы отличить орудийную деятельность человека от "праорудийной активности" приматов, которая имеет спорадический характер и не предполагает регулярного специализированного "производства орудий производства" (если использовать уместную в этой связи терминологию Маркса) и тем более их сохранения для использования в аналогичных ситуациях.

Очевидно, что именно эти орудия придают деятельности человека присущий ей масштаб, определяют отличие между гигантскими плотинами гидроэлектростанций и запрудами бобров, использующих не экскаваторы и бульдозеры, а лишь собственные челюсти и лапы. Бесспорно, что без искусственных средств труда человек не сумел бы возвыситься над природой, лишь они позволили ему компенсировать свою природную недостаточность, став в итоге более сильным, чем слон, более быстрым, чем гепард, более опасным, чем тигр.

Но означает ли это, что признак орудийности следует выделять особо и противопоставлять признаку целенаправленности как "подлинное" основание социума, специфицирующее общественную жизнь людей?

Казалось бы, такая постановка вопроса априори бессмысленна. Здравый смысл подсказывает нам, что способность создавать искусственные средства труда не может быть противопоставлена целенаправленности человеческого поведения, поскольку является ее прямым следствием. Ни бульдозеры, ни экскаваторы не падают на людей "с неба" - они представляют собой плод длительных интеллектуальных усилий человека, изобретающего технические конструкции "из собственной головы", предпосылая готовой вещи ее идеальную модель, тщательно продуманную технологическую схему.

Однако это обстоятельство ничуть не мешает сторонникам "орудийности" отстаивать ее первичность перед целенаправленностью. Противопоставляя одно специфицирующее свойство деятельности другому, сторонники подобного подхода ссылаются на то, что в процессе антропосоциогенеза способность создавать средства труда возникла у человека раньше, чем появилось сознание, присущее виду Homo Sapiens.