Проблема очевидности - Черняк Алексей Зиновьевич. Страница 6

Глава 2. Соотношение "очевидности" и "истины".

Вопрос о взаимоотношении частной очевидности, характеризующей самоданность в ее актуальности, и общезначимой истины есть вопрос о том, "кому принадлежит" то, что Теперь усматривается Мною или Другим как очевидное: это вопрос о перспективах очевидного за пределами конкретной ситуации, когда соответствующее усмотрение как таковое актуально станет ли частное усмотрение истиной, то есть, получит ли соответствующее социальное и языковое оформление, или нет, или займет свое "место в жизни" с каким-то иным, модифицированным истинностным значением (например, "вероятно" или "сомнительно"). Очевидно ли и для Другого то, что в данной ситуации очевидно для меня, и в каком контексте это можно установить? "Я никого не могу заставить с очевидностью усмотреть то, что усматриваю я, - пишет Гуссерль в первом томе Логических Исследований, - Но я сам не могу сомневаться, я ведь опять-таки с самоочевидностью сознаю, что всякое сомнение там, где у меня есть очевидность, то есть, где я непосредственно воспринимаю истину, было бы нелепо. Таким образом, я здесь вообще нахожусь у того пункта, который я либо признаю архимедовой точкой опоры, чтобы с ее помощью опрокинуть весь мир неразумия и сомнения, либо отказываюсь от него и с ним вместе от всякого разума и понимания. Я усматриваю с очевидностью, что так именно обстоит дело и что в последнем случае если тогда еще можно было бы говорить о разуме и неразумии - я должен был бы оставить всякое разумное стремление к истине, всякие попытки утверждать и обосновывать"45. Такова перспектива тематизации очевидности в феноменологии: она должна стать основанием возможности утверждать и обосновывать истину. а. Возможные направления тематизации "очевидности".

Тема очевидности распадается на несколько взаимосвязанных проблем: 1) "Очевидность" стоит в следующих отношениях к актам сознания: это определенное содержание акта сознания, которое мы понимаем как "очевидность" или как что-либо "само собой разумеющееся", то есть, это содержание, относящееся к "естественной установке" сознания. Это характеристика определенного типа интенциональных переживаний (или актов) и, соответственно, определенного типа опыта, благодаря которой некоторые акты сознания могут пониматься как акты "усмотрения с очевидностью", как например, интуиции сущности. И, наконец, это некий "аспект" очевидности, присущий феноменам - это показатель способа конкретной данности, исходя из ее адекватности, исходя из возможности охарактеризовать конкретное содержание актуального сознания (в непосредственном самоочевидном усмотрении) как само-данность. 2) Отношение очевидности к "материалу", с которым актуальное сознание имеет дело - в частности, и как к "материалу" очевидных усмотрений. Это вопрос о первичных "данных сознания". Этот вопрос мы будем рассматривать отдельно в четвертой главе. 3) Отношение "очевидности" к индивидууму, к его индивидуальным частным переживаниям и теоретическим построениям. Здесь "очевидность" тематизируется как феномен актуального усмотрения с очевидностью, как именно предметная само-данность и самоочевидность в ее актуальном переживании. Это отношение представлено, в первую очередь, вопросом о том, как самоочевидное содержание сознания "представляет" свой объект? Этот способ тематизации вовлекает в рассмотрение понятие "интерсубъективности" и интерсубъективное, в противовес объективному и субъективному, понимание бытия объектов. Эта проблематика также будет рассматриваться в дальнейшем. 4) Отношение "очевидности" к "истине", которая понимается прежде всего как имеющее интерсубъективное бытие по отношению к субъективному способу актуализации очевидности. Можно предполагать личную, только мне одному присущую уверенность в чем-то, которую я могу выразить в соответствующем утверждении, значимом только для меня, но это, очевидно, не то же самое, что мы обычно понимаем под "истиной", и не может быть принято как "истина", пока данное утверждение не вступило в диалог с неким сообществом и не заняло бы в соответствующей системе высказываний, характеризующей точку зрения данного сообщества по данному вопросу, своего места как нечто узнаваемое и адекватно понимаемое - то есть, как то, с чем можно соглашаться или нет, в чем можно сомневаться или принимать на веру, но что во всех случаях будет понято как нечто, подлежащее оценке в терминах истинности и ложности. От утверждения истины мы, по крайней мере в некоторых случаях, можем вернуться для ее подтверждения к непосредственному индивидуальному усмотрению соответствующего "положения дел", но достаточно ли такого подтверждения для того, чтобы частное положение дел стало интерсубъективно функционирующей истиной? 5) Отношение очевидности к миру и его объектам как к таким, которые могут быть очевидными для сознания и о восприятии которых можно говорить как об их самоданности. Здесь чему-либо само данному должно приписываться значение "момента соприкосновения" с "внешним миром". б. Достоверность истины и очевидности опыта.

Всякий объект в данном нам мире может быть помещен в контекст оценки его с точки зрения взаимоотношения с другими объектами, и эта оценка всегда будет оценкой истинности некоторого "положения дел": а именно, утверждением реальности того или иного взаимоотношения между объектами. Истина может быть высказана, если в соответствующем предложении языка и в подлежащих ему интуициях "задействованы" не менее двух объектов: тогда можно говорить о том, что имеется некое "положение дел". Содержание нашего опыта о мире фиксируется, становясь "знанием о мире", как образная, языковая, или знаковая система, либо синтетически. Процедура фиксации опыта, которую также можно назвать "накоплением знания", осуществляется по двум различным направлениям: первое можно назвать формированием "внутреннего" знания, второе - формированием "внешнего" знания. Термином "внутреннее" здесь обозначается личностное знание во всей его полноте. А "полнота" здесь означает, что это личностное знание, как показал Полани46, может быть как выразимым, так и невыразимым, и даже - принципиально невыразимым, если в качестве критерия выразимости устанавливается точность соответствия выражения некоему выражаемому "положению дел" - то есть, некий тип адекватности. Под "внешним" понимается, соответственно, обезличенное знание: то содержание личного опыта, которое, будучи зафиксировано, становится "общим достоянием", понятием, функционирующим интерсубъективно, то, что можно, используя терминологию К. Поппера, отнести к "третьему миру"47. Генетически это внешнее знание отсылает к множеству личностных знаний как к своему онтологическому основанию, как к "месту", где внешнее знание всякий раз претерпевает изменения, от самых незначительных, до самых фундаментальных. Эмпирически эти "места" различны, но существенно то, что любые "моменты развития" внешнего знания локализованы в рамках личности и "имеют место" в контексте личностной ситуации. Даже если, скажем, некая группа лиц совместно делает какое-то открытие, узнает для себя нечто новое, осмысление этого "нечто" как такового и как "нового" знания осуществляется в личном опыте каждого из членов группы, независимо от того, происходит ли это в диалоге или "в молчании": индивидуальный опыт представляет собой предельный контекст осмысления, а только в осмыслении возможно становление какого бы-то ни было знания. С другой стороны, личностное знание также частью основано на внешнем знании, но только частью: постольку, поскольку для "превращения" опыта в знание необходимы языковые средства фиксации опытного содержания. Образы со временем тускнеют, их приходится "оживлять", возвращаясь к конкретным материальным предметам. Внешнее знание не находится в таком отношении с материальной реальностью. Оно не теряет четкости; если что-то "уходит" из внешнего знания, но только потому, что данное значение перестает "употребляться", то есть оно не участвует более в индивидуальных ситуациях формирования личностного знания48. В соответствии с предложенной демаркацией двух типов знания, можно говорить о демаркации, по крайней мере, двух аспектов истины на основании различия личностного и безличного - то есть, как бы "внутреннего" и "внешнего" - контекстов ее функционирования как истины. Под "истиной" может пониматься прежде всего "нечто истинное": то есть, некая данность, понятая как истинное положение дел. "Нечто данное" есть в этом смысле объект истинностного усмотрения; в качестве такого объекта может выступать либо некий "опыт о мире", представляющий собой конкретные переживания - "первичное содержание сознание" - еще не определенное иначе как "такая данность", относящаяся к такому-то "региону" предметов - либо "знание о мире". Но "истина", в то же время, есть выражение истинности, то есть, соответствующее предложение языка. В случае личного опыта о мире, еще не ставшего внешним знанием, мы имеем дело с некими усмотрениями того, что "это - так", каковое их значение, придаваемое в контексте индивидуального усмотрения, уместно обозначать термином "очевидность" - то есть, то, что, будучи предельно (в данных обстоятельствах) ясным и отчетливым, принимается на веру, либо, если мы находимся в критической позиции по отношению ко всему, что кажется ясным и отчетливым, должно подлежать удостоверению. Истина во внешнем знании функционирует в качестве утверждений некоторых положений дел и в качестве суждений о некоторых положениях дел как специфическое значение "истинно, что...", имплицитно или эксплицитно придаваемое соответствующим положениям дел49. Можно обозначить всякий индивидуальный опыт о мире, чтобы отличить его от общих знаний о мире и ситуацию конституирования индивидуального опыта от ситуации формирования внешнего знания, термином "окружающий мир". Данность "окружающего мира" осмысляется нами в обыденном понимании так, словно мы "сталкиваемся" с "самими предметами" и, соответственно, придаем им значения источников знания о них. Согласно такому пониманию процедура удостоверения истины, опровержения ее или оставления под сомнением представляется согласованием нашего "понятия" (горизонта возможных истинных высказываний) о предмете с той реальностью, которая несет на себе значения "источника" этой предметной определенности, этого знания. Эти удостоверения осуществляются, по видимому, как в обращении к внешнему знанию, так и в обращении к личностному знанию во всей его полноте. Значение истины может быть придано всякой очевидности, и таким образом объект "окружающего мира" становится объектом внешнего знания. С другой стороны, всякая истина может быть подвергнута так сказать "археологическому" рассмотрению, в результате которого раскрывается ее генеалогия, представляющая собой множество индивидуальных усмотрений с очевидностью. Эти очевидности могут касаться как конкретного материала - частных предметов-смыслов, объединенных в единство "положения дел", и отношений между ними в рамках этого единства - так и "истории" принятия данного положения дел в качестве истины и сохранения за ним этого значения. Удостоверяющее обращение к внешнему знанию представляет собой либо апелляцию к авторитетности этой истины как "общего места", то есть некритическое удостоверение, либо тематизацию неких других положений дел, лежащих в основании данного, логически его фундирующих. Будучи выполнена последовательно, процедура удостоверения истины находит свое завершение в индивидуальных усмотрениях с очевидностью, подлежащих данному положению дел. Собственно очевидность чего-либо может быть также удостоверена в границах индивидуальной тематизации путем переноса внимания с одних аспектов данности на другие, при том, что акцентирование внимания на этих, прежде недостаточно отчетливо и полно представленных, аспектах той же данности может привести к приданию нового значения всей данности и в том числе, к удостоверению или опровержению какой-либо "внешней" истины. Среди реально удостоверяемых (здесь "реальность" удостоверения означает лишь то, что мы вынуждены считать эти истины удостоверенными, хотя способы удостоверения, как мы увидим, могут нас не удовлетворять) истин выделим четыре типа: частные фактические, общие фактические, абстрактные фактические и логико-математические истины или "законы". Проследим схемы возможных удостоверений для каждого из этих типов. Частная фактическая истина - это истина единичного факта. Она удостоверяется в обращении к факту. Если есть некое суждение, типа "Истинно, что а", где "а" - "запротоколированное" событие, то истинность такого суждения удостоверяется как истинность самого факта: то есть на основании усмотрения того, что соответствующее событие действительно имело (имеет) место50. В отдельных случаях мы можем сами воспроизвести чужой опыт, ставший основанием утверждения фактической истины, и с очевидностью констатировать истинностное значение данного события. А, скажем, в случае исторических фактических истин для их удостоверения может быть достаточно доверять "протоколу" события, либо удостоверение может пойти по пути удостоверения истинности и соответствия методов протоколирования, принятых для данного типа событий. Общая фактическая истина утверждается на основании множества фактов {а1, а2, ...., аn}, каждый из которых представляет (потенциально) соответствующую частную истину. Схема удостоверения в этом случае, пропуская промежуточный этап обращения к частным истинам, который реально редко выполняется, выглядит следующим образом: общее суждение истинно, если имеют место события {а1, а2, ...., аn}. Абстрактная фактическая истина, в отличие от предыдущих типов не основана исключительно на фактах, но также и на теории. Здесь к схеме удостоверения общей фактической истины добавляется теоретический элемент. Чтобы удовлетворять функции удостоверения исходной истины, этот теоретический элемент должен представлять собой закон. Закон прежде всего характеризуется, тем, что это утверждение положения дел, которое истинно "всегда". Законы представляют собой четвертый тип истин. Удостоверение истин третьего типа, таким образом, отсылает к удостоверению истин четвертого типа. На что мы реально можем опереться, желая удостовериться в истинности абстрактного закона? а) На авторитет, например, на таблицу умножения в случае удостоверения в истинности арифметических правил. б) На эмпирическую проверку в том же случае, с помощью, скажем, палочек. Наконец, в) на эквивалентность всей математики или всей логики самим себе - на их внутреннюю стабильность, непротиворечивость основных идей и на постоянство основных отношений между их структурными элементами, представленное во внешнем знании, откуда мы можем черпать сведения об этом постоянстве. По сути, такого рода удостоверение означает усмотрение невозможности в наличной локальной системе знания внутренних противоречий, могущих поставить под сомнения ее современный статус, то есть, также представляет собой доверие к авторитету принятого метода. Ясно, что эти три способа удостоверения отсылают к прошлому опыту и не имеют отношения к удостоверению законности, поскольку последняя характеризует некое положение дел как истинное в абсолютном контексте "всегда-так". В подобного рода "тупиковые" ситуации мы попадаем, пытаясь удостовериться в истинах этого типа посредством: г) обращения к доказательству или д) к множеству частных расчетов, подтверждающих, что данный закон действует во всех известных случаях его применения. Доказательства сами отсылают к ситуациям удостоверения частных законов, на которые они опираются. А каждый частный расчет, чтобы можно было удостовериться в его правильности, должен опираться на удостоверенный в своей законности закон, иначе его верность для данного случая не имеет никакого отношения к истинности его в контексте "всегда так". Следует, таким образом, различать ситуацию удостоверения истины и ситуацию удостоверения "законности" или, по другому, необходимости истины. Ситуация осмысления истины как "закона" характеризуется конституированием значения "всегда-так" (или "никогда-так") в качестве контекста актуализации истинности данного положения дел. С такими "предметами" как "всегда" и "никогда" мы не имеем дело в нашем личном опыте как с предметами51 "окружающего мира", но только как с понятиями или идеями. К фактичности, соответствующей такой идее мы не можем обратиться для удостоверения законного характера истины. Для удостоверения "законности" истины у нас, по-видимому, действительно нет "законных" средств, то есть, таких, которые сами основывались бы на удостоверенных в своей необходимости законах. Кроме, может быть, некоего усмотрения невозможности противоположного "никогда" - то есть, в контексте такого усмотрения, ни в одной из горизонтно представленных в индивидуальном сознании или во внешнем знании актуализаций истинного положения дел. Этот же "метод", если к подобным усмотрениям вообще применим термин "метод", оказывается также и удостоверяющей процедурой в отношении абстрактных истин. Мы здесь как бы сталкиваемся с "непосредственным усмотрением" невозможности противоположного. Удостоверяя истину в данном случае мы, таким образом, одновременно удостоверяемся и относительно ее характера "необходимой истины". В конечном счете, при всей неопределенности и неудовлетворительности такого метода удостоверения (поскольку сама процедура его не может быть сделана объектом внешнего знания, а его сущность не может быть адекватно зафиксирована в языке) это - единственный реально удостоверяющий истинность метод, ставящий пределы нашему сомнению, если, разумеется, мы дошли в своем сомнении до соответствующего предела. И по существу этот метод означает обращение к опыту очевидных усмотрений в ситуации индивидуального сознания. Важно также, остановиться еще на одном моменте соотношения очевидностей и истины, касающегося понимания переживания самоочевидности как психологического критерия истины. Такое понимание высказано, например, В. Хесле применительно к философской позиции Декарта и всей отсылающей к его cogito ergo sum трансцендентальной философии52. Хесле говорит, что не истины действительны, потому что соответствующие "положения дел" переживаются как очевидные, а наоборот, они переживаются таким образом в личном опыте потому что действительны, и их значимость никак не зависит от опыта очевидности, хотя корреляция между истиной и соответствующим опытом очевидности, несомненно, имеет место. Однако, чем по существу является переживание самоочевидности по отношению к истинному "положению дел", если не принимать в расчет причинно-следственных построений? "Самоочевидность" есть в первую очередь показатель возможной истинности: выстраивая цепь очевидных усмотрений, мы можем уточнять истинностное значение, пока не достигнем здесь предельного значения - внутренней непротиворечивости, например, "безальтернативности", и так далее. "Самоочевидность" в этом смысле - не причина истинности положения дел, и не следствие этой истинности, как бы объективно предданной. Самоочевидность может быть только основанием конституирования смысла: это то, как мы можем иметь дело с истиной как с истиной, как мы можем устанавливать истину и удостоверять ее, как, наконец, формируется значение истины. Таким образом, "очевидность" представляет собой не психологический критерий истины, а именно феноменологический, поскольку в его усмотрении мы получаем ответ на вопрос "как?" нечто нам дано. А "очевидность" в таком понимании - не "субъективное чувство", о котором говорит Хесле, а характеристика определенного типа опыта и определенного типа предметности (а также, определенного типа ситуаций сознания). Именно в корреляции "переживания самоочевидности" и истины, как представляется, и заключается смысл "опыта истины", каким бы образом он не был получен - в индивидуальном ли усмотрении или в диалоге - если только истина "имеет место" как именно нечто истинное, то есть соответствует своему значению: а только так "истина" и может иметь смысл. "Истина", рассматриваемая через "призму" ее самоочевидности, понимается прежде всего функционально: ведь что такое "действительность" истины, как не возможность ее само удостоверения. в. Интерсубъективность.