Народ без элиты: между отчаянием и надеждой - Панарин Александр Сергеевич. Страница 5

Большой мир – это система предприятий, политических партий, большой прессы и бюрократических организаций. Этот мир с самого начала захватило крикливое меньшинство, монополизировавшее право на современность, на то, что считается передовым и прогрессивным. Вне его оставалось крестьянство – древнейшая социальная группа, связанная с самой природой, женщины, чей труд у очага никем не учитывался и не оплачивался, старики, взятые на подозрение из-за своей привязанности и приверженности прошлому, оболганному прогрессивными идеологиями. Сюда относятся и этносы, не спешившие расстаться со своей традицией и потому заподозренные в саботаже комиссарами модернизации и эмиссарами вестернизации.

Прогресс страдал от удивительного несоответствия скорости преобразований и улучшений, касающихся большого мира, связанного с производством, войной и публичностью, и архаикой малых локальных миров, заполненных менее организованными и защищенными социальными группами. Прогресс явно экономил свою энергию и ресурсы на них – им предлагалось потерпеть.

Появившиеся с середины 60-х годов новые социальные движения – женские, молодежные, коммунитарные – впервые заявили о правах и претензиях этого малого мира повседневности, так долго игнорируемых прогрессом. Возникла надежда, что прогресс подвергнется реорганизации, обеспечивающей его обращенность к жизненному миру повседневности – первичной структуре нашего бытия. Одни при этом уповали на технику малых форм, другие – на инициативу местных малых групп, следующих принципу «малое – прекрасно».

Для ликвидации дисгармонии прогресса, обнаружившего странную слепоту в отношении жизненного мира, требовалась переориентация элит – тех, кто свой творческий и организаторский талант отдал миру публичности и больших организаций. Все ожидали появления новой элиты, чувствительной в отношении хтонических (идущих от земли) и женских начал, подавленных солярной мифологией прогресса. Неформальные группы, прямые горизонтальные коммуникации, человеческие отношения – все эти концепты альтернативных движений и гражданских инициатив были направлены на выявление первичных базовых предпосылок человеческого существования, не учтенных идеологией прогресса. Речь шла о том, чтобы прервать молчание жизненного мира, дав ему голос и введя его представителей в круги, где принимаются решения.

Создавалось впечатление, что сознание наиболее чутких элементов новейшей элиты разрывалось между двумя полюсами: мифом прогресса с его большими целями и мифами повседневности, циркулирующими в неформальных коммуникациях семьи, соседства, общины. Сама теория глобальных проблем и глобального экологического кризиса содержала обещание, адресованное жизненному миру. Загрязнение среды, демографические проблемы и проблемы голода, тайные недуги земли, обремененной грузом промышленности, повседневная стабильность и благополучие, принесенные в жертву гонке вооружений и другим амбициозным проектам, – все эти темы обнаруживали поразительную близость глобального и локального. Глобалистика обещала заговорить языком репрессированной повседневности, языком наиболее задавленных и приглушенных групп общества.

Если бы это в самом деле удалось, человечеству открылись бы возможности коррекции прогресса, преодоления его специфического дальтонизма, выражающегося в зоркости к большому и далекому и подслеповатости в отношении малого и близкого. Но случилось иное.

Победил глобализм иного рода, значительно более враждебный жизненному миру и нуждам молчаливого большинства, чем течения и идеологии классического модерна. Вся критика технического, политического, государственно-бюрократического и иного отчуждения, которым оказался чреват большой мир модерна, была реинтерпретирована так, чтобы послужить алиби безответственному сибаритству новых элит. В тяжбе больших и малых миров победил первый, небывало расширивший свои масштабы – до глобального размера. Глобалистика XX-XXI веков отличается от глобалистики 60-х гг. ХХ века тем, что вся критика экономической элиты, алчность которой рождает экологические и социальные кризисы и деградацию повседневности, превращена в ее апологетику.

Глобализм новейшего образца – это глобализм апологетический, связанный с восхвалением всего того, против чего негодовал демократический глобализм 60-х гг.: технической цивилизации в ее противостоянии природе, экономической среды в ее противостоянии социальной, Запада в его противостоянии Востоку, Севера в его противопоставленности Югу. Если прежний глобализм питался чувствами сострадания к потерпевшим и безгласным, то новейший питается расистскими и социал-дарвинистскими комплексами, презрительной ненавистью к неприспособленным.

Глобалисты старого толка требовали реорганизации прогресса, реинтерпретации его целей, коррекции его механизмов – в духе мягких экономических технологий, щадящих природу, мягких социальных технологий, щадящих социально незащищенных, мягких организационных технологий, щадящих оппозицию. Глобалисты новейшего призыва, напротив, выступают в качестве откровенных гонителей всего хрупкого, незащищенного и неадаптированного, относящегося к кругу малого и местного. Победа Запада в холодной войне была истолкована победителями как новый реванш Запада над Востоком, цивилизации над природой, экономического начала над социальным, приспособленных над неприспособленными. Прерогативы победителей были истолкованы в явно расширительном духе, так что они вобрали в себя все прежде скрываемые помышления ненасытной алчности, непомерной гордыни и воинственности, неукротимого властолюбия.

Новый глобальный порядок не только перечеркнул надежды неудовлетворенных и неуспокоенных, но и выбил почву из-под ног тех, кто уверовал в свою причастность модерну и доказал это на деле: квалифицированных рабочих промышленности, инженерного корпуса, научно-технической интеллигенции – всех, олицетворяющих национальный порыв к лучшему будущему. Но наибольшую агрессию новый глобализм обнаружил в отношении тех групп, в которых воплощена хрупкость жизненного мира. Новая экономическая власть, ставшая тоталитарной, не терпящей сдержек и противовесов, изгнала с предприятий женские, молодежные, профсоюзные организации, нагло отобрала завоеванные социальные гарантии, вернула промышленный образ жизни к жестоким образцам 200-летней давности.

Фактическим репрессиям сопутствуют и символические. Глобалисты не только лишают свои жертвы элементарных жизненных прав, но и стараются всеми способами дискредитировать их. Организаторы масштабной деиндустриализации, лишившие миллионы людей права на труд, говорят о неисправимой лености «этого» народа. Ликвидаторы социального государства, лишившие женщин всяких социальных и профессиональных гарантий, кроме права продавать свое тело, неистовствуют против порчи нравов. Культуртрегеры вестернизации, поспешившие дискредитировать народную культуру и мораль, заподозренную в традиционализме, кричат о люмпенской психологии народных низов.

Словом, всем гонимым и заподозренным в неадаптированности к мировому рынку навязывается образ изгоев, враждебных современной цивилизации. Перед лицом этих изгоев и люмпенов глобальное цивилизованное общество, разумеется, имеет право защищаться. С одной стороны, посредством особых гуманитарных акций, типа той, что была применена американцами в отношении сербов, с другой – разного рода протекционистскими барьерами, ужесточением иммиграционного законодательства и других мер по созданию стерильно чистой среды для избранных. Судя по многим признакам, глобалисты вынашивают идею глобальных заградительных отрядов, посредством которых компрадорская среда на местах и глобалистская среда метрополии будет защищаться от фильтрации отчаявшихся групп мировой периферии.

Пропагандистская война с неадаптированным большинством мировой и национальной периферии скорее всего является подготовкой к физическому насилию и геноциду. Та невиданная социальная поляризация, которую вызвали реформы глобализма на всем пространстве расширяющейся мировой периферии, не может кончиться добром. Прежде такая поляризация вызывала у интеллигенции протест против не считающегося с другими господского меньшинства. Теперь она почему-то все чаще провоцирует протесты либерального истеблишмента против самого обездоленного большинства.