Выбранное - Митьки Митьки. Страница 45

Инструмент негодяя в местах, свободных от красоток (обнаженных в том числе), имел следующие надписи: «Митьки», «Асса», «Е-Е», «Веселись, начальник» и букву «А» с кружком вверху (Сидору доводилось видеть такую на некоторых заборах). Также имелась надпись «Алиса Купер».

Что это были за знаки? Какой, чьей цивилизации? Такое могло уродиться только посреди мусорных баков в проходных или задних дворах для развития молодежного бандитизма и наркомании.

Иссидоров знал все современное искусство, следил за ходом культуры и по мере сил поддерживал ее знамя. Он испытал прилив настоящего негодования и тошноты.

Пел же мерзавец ни больше ни меньше как: «Мы будем делать все, что мы захотим! Пока вы не угробили весь этот мир!» И вдобавок: «Мы хотим танцевать!», то есть чего и следовало ждать.

«Это ли не бандитизм? Это ли не наркомания?» – стучало в голове музрука. Он решительно привстал, чтобы прекратить хулиганство…

Но внезапно весь «огонек» разразился аплодисментами. И, что самое скверное, первая, сияя своими подводными глазами, захлопала, заплескала в ладоши Соня Невзгляд. Лицо ее выражало счастье. Она даже специальным образом наклоняла голову, чтоб свободнее шло это выражение. Никогда Иссидоров не видал такого лица в свой адрес. Нет! Никогда!

Горе усадило его на место. Судьба вновь обнесла его своей милостью, назначив ее другому.

Черномазый же продолжал гнуть свое и спел еще, что он, видите ли, «объявляет свой дом безъядерной зоной!» Гад такой!

У Иссидорова еще оставался шанс – танцы. Аппаратуры лагерь, по своей мелкомасштабности, все равно не имел, и музрук совсем уж расчехлил баян… Но тут произошла заминка.

Проклятый гитарист заявил вдруг, что у них с собой сюрприз, и выволок небольших размеров штуковину японского изобретения со стереозвуком непостижимого уму качества и мощи.

Сидоровский баян, несмотря на весь разворот мехов, немедленно захлебнулся бы, захлестнутый волной этого звука, вздумай музрук тягаться с заграничным приспособлением. Очевидно, в нем заключается черт! Грязный, лохматый, со свинским голосом.

Разом вспыхнули одушевлением все пионерские лица. Опять не его, Сидора, таланту назначена была вспышка, а этому черт знает чему.

Как только японский диверсант рявкнул свой свинский напев, так дети, забыв о руководителях «огонька», вожатых и воспитателях, сорвались с мест, потесня тех к стенкам, и захватили инициативу. Пришлось уступить напору. Сами собой сдвинулись столы с заводским печеньем, и пошло, завертелось такое, к чему нельзя было быть готовым, как нельзя приготовиться к попаданию под трамвай.

Девочки пока отошли на второй план, в середку уже двинулись мальчишки-пионеры! Первым пошел, делая движения несколько как бы цыганистые, чертов певец, враг номер 1, с которого Соня теперь не сводила глаз, иногда только оглядываясь на всех, чтобы все разделили ее восторг. Один взгляд достался Сидору, и он его тут же взлелеял.

Хулиган выкатился цыганом, и вдруг с ним произошла перемена. Не сбиваясь с музыкального такта, он задвигал всеми участками и частями тела порознь. Эти независимые друг от друга движения, весьма энергичные, не прекратились и тогда, когда он брякнулся оземь, не чтоб обернуться ясным соколом, а для продолжения своих конвульсий. Могло показаться, что он болен, но, во-первых, все хлопали и не выключали музыки, а во-вторых, подите-ка так подвигайтесь! Получатся ли у вас такие кренделя ногами в воздухе и скачки на лопатках? Нет, не получатся, или получатся, но другие. Так можно делать, имея очень натренированные члены и не имея солей в позвоночнике. У Сидора же, напротив, солей имелось достаточно, а о членах уже было сказано. Ему стало больно.

Тем временем к первому подростку присоединился второй, влезший сперва на стол, а уж оттуда, с верхотуры, сверзившийся прямо в пол, как будто это был бассейн, и тоже принявшийся вертеться волчком на подвернутой нарочно шее, без причинения себе вреда.

Еще двое последовало их примеру. Девочки начали двигать собой в лад мальчишкам, являя пример бесстыдства.

«Вот тебе и танцы! Ай да детки подросли!» – затравленно озирался музрук, с ужасом видя, что и Соня приняла участие в безобразии, правда, придав гадким движениям некую прелесть и тем как бы что-то в них прояснив. Впрочем, все равно ужасно! Гадко! Танцующие глядели совершенными болванами, и Сидор без конца поминал черта в адрес японцев и всей Америки.

Горечь переполняла его до отказа. Он приподнял зад от табурета, чтобы уйти гордо с этого, с позволения сказать, «огонька», уходом своим дать им понять…

Но бесовской танец вдруг оборвался, и зазвучала вполне пристойная лирическая мелодия, сразу задевшая натянутые нервы артиста и опять усадившая его на место.

Старшая вожатая, желая овладеть ситуацией, подала наконец голос, объявив, что «приглашают девочки».

И тут Иссидорову показалось… нет, ему, честно говоря, просто очень захотелось, так что все равно как показалось, что вот сейчас Соня, которая пела же под его баян, глядя ему в самое лицо, в самую гущу сердца, видела же его глаза – вышедшую наружу душу! – не могла, стало быть, не знать в свои четырнадцать лет о его любви, вот сейчас она пригласит его на танец, и он обнимет ее тончайшую, восхитительнейшую… своей бывалой рукой и ощутит то, чего, конечно, не могут ни понять, ни оценить ее сверстники.

Это будет путь к ее сердцу. Она почувствует и узнает его, и тогда, может быть…

А нужно заметить, пока не поздно, что Сидор был уж не так дурен собой. Перечисленные недостатки в глаза совсем не бросались. Автор готов признать, что в запале перегнул палку, обличая Сидора. Приняв же во внимание многолетнюю его бывалость да и талант артиста, можно вполне его успех на пионерской вечеринке допустить, тем более, что девочка могла пригласить его в каком-нибудь пионерско-воспитательском смысле. Так что музрук хоть и возмечтал, но не вовсе оторвался от земли. Однако вышло другое. Вышла скверная штука.

Сидор захотел своего с такой непреклонной силой, что вспотел и перестал дышать. Сердце его стучало вхолостую по грудной клетке, пальцы корежили табуретный край. Это напряжение не могло пройти так себе.