Социальная философия - Крапивенский Соломон Элиазарович. Страница 15

Волюнтаризм

Трудности теоретического овладения рассмотренным выше парадоксом исторического процесса приводят к тому, что мы зачастую в процессе наших размышлений (а затем и действий) осознанно или неосознанно разводим основополагающие стороны этого парадокса, а затем абсолютизируем одну из них.

И тогда в качестве одного из возможных вариантов «разрешения» парадокса появляется волюнтаризм (от лат. voluntas – воля), объявляющий просто несуществующей одну из сторон парадокса – объективный характер законов общественного развития. По сути дела перед нами феномен субъективно-идеалистического толка, который возводит в абсолют волю субъекта, его свободу и сводит к нулю необходимость, т. е. зависимость деятельности субъекта, ее результатов от объективных законов общественного развития. В истории революционного движения волюнтаристами были народники в России и других странах, эсеры, сегодня таковыми являются различного рода ультралевые, анархистские движения на Западе. Значительные элементы волюнтаризма встречались и до сих пор дают о себе знать в социально-политической практике нашей страны в виде игнорирования объективных условий и попыток волевого, произвольного решения назревших проблем. Так, именно на волевой основе, а не на основе экономической целесообразности, в течение многих десятилетий строились взаимоотношения государства с предприятиями, причем не только с так называемыми «общенародными», но и с колхозно-кооперативными. В результате подрывались условия для нормального производства, научно-технического прогресса и т. д.

Широкое распространение субъективно-идеалистических, волюнтаристских взглядов характерно для исторической науки, причем не только античной и средневековой, но и относящейся к нашему времени. Особый всплеск в этом отношении мы наблюдаем со второй половины XIX в., когда под несомненным влиянием позитивизма появляется ряд школ, отрицающих наличие объективной закономерности в истории. В Германии это – В.Виндельбанд, Г.Риккерт, М.Вебер, Э.Майер, в Англии – Б.Рассел, С.Федерн, Г.Тревельян, А.Тойнби, в Америке – Д.Дьюи, Э.Богардус, Г.Беккер-Чейз. По Арнольду Тойнби, исторические законы – это «гипотезы, которые до сих пор подтверждались» [28]. Тойнби почти дословно повторяет юмовское отрицание объективной природы причинности, согласно которой общественные события никогда, нигде и ни в чем не повторяются, не воспроизводятся вновь.

Но, впрочем, в таком чистом виде отрицание исторических закономерностей встречается все же редко. Дело в том, что сторонники волюнтаристских концепций тоже вынуждены обращаться к прошлому историческому опыту, «использовать» его для подтверждения своих взглядов на настоящее и прогнозирование будущего. Отрицание исторической закономерности сочетается у них с признанием возможных аналогий в истории. Или, точнее, – отрицание исторической закономерности принимает форму аналогизма. Так, под влиянием известного кантианца Риккерта Эд. Мейер утверждал, что развитие человеческого общества не подчиняется объективным закономерностям, что немыслимо выяснить причины его развития и гибели.

«В течение моих многолетних исторических исследований, – писал он, – мне не удалось открыть ни одного исторического закона, да и в сочинениях других историков мне до сих пор не попадались такие законы. Поэтому я могу смело сказать, что исторические законы существуют только в идеале, в качестве постулатов. Точно также в сфере массовых явлений, например, в экономической истории, нет никаких исторических законов, а есть лишь эмпирические обобщения, выведенные путем аналогии» [29]. Отрицание исторической закономерности в форме аналогизма мы встречаем и у крупнейших из ныне здравствующих представителей зарубежной философии истории. (Исключение составляет, пожалуй, только П.Сорокин, выступивший против характерных для идей Риккерта – Дильтея отрицания исторической закономерности и возможности объективной социологии.)

Фатализм

Другой исторически известный вариант теоретического разрешения рассматриваемого парадокса – фатализм (от лат. fatum – рок, судьба), который в отличие от волюнтаризма совершенно исключает момент свободы, свободного выбора субъекта, активную роль деятельностного человека. Уж коль скоро существуют и действуют объективные законы общественного развития, рассуждают фаталисты, то ни о какой активности человека речи быть не может, ему остается пассивно ждать, когда эти законы автоматически возьмут свое. Не оказывались ли на фаталистических позициях мы, уповая на то, что стоит нам волевым решением «обобществить» средства производства – и дальше все пойдет «как по маслу»: на базисе такой «обобществленной» экономики сформируется социалистическое общественное сознание, а заложенные в социализме как системе объективные преимущества реализуются сами собой, автоматически? И это независимо от того, как мы будем действовать – интенсивно, целеустремленно или вразвалку; культурно или по-варварски; со знанием дела или дилетантски.

Фатализм в объяснении исторических событий и исторического процесса в целом – явление весьма распространенное. Причиной фатализма нередко считали неспособность человека познать законы истории. Таких оценок придерживался Л.Н.Толстой: «Фатализм в истории неизбежен для объяснения неразумных явлений (т. е. тех, разумность которых мы не понимаем). Чем более мы стараемся разумно объяснить эти явления в истории, тем они становятся для нас неразумнее и непонятнее» [30]. Впрочем сам Толстой понимал историю как процесс безличной деятельности народных масс, неприметно и бессознательно ее творящих. «Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодием» [31]. Отсюда толстовский вывод о бесплодности деятельности выдающейся личности, способной только дать свое имя событиям, и некорректируемом ходе истории, поскольку она складывается из непроизвольных действий миллионов. Парадоксально, но эту же неспособность познать законы истории Толстой связывал со свободой (как и с фатализмом). В истории – отмечал он – нет ни грана свободы: то, что известно нам, мы называем законами необходимости; то, что неизвестно, – свободой [32].

Иными словами, Толстой не связывал историю ни с необходимостью (фатальностью), ни со свободой (волюнтаризмом). История для него некий живой, событийный поток, принципиально неклассифицируемый, не подлежащий научному осмыслению как уникальный временной ряд. Таким подходом Толстой резко отрывался от всех предшествующих историософских схем, подчас предваряя философские идеи XX в.

Роль случайности в истории

Отношение к случайности в историографии и социальной философии встречается разное – от ее полного отрицания у Демокрита, Спинозы, Гоббса, французских материалистов XVIII в. до провозглашения истории простой игрой случайностей у старших французских просветителей, в особенности у Вольтера.

Между тем исторический опыт на каждом шагу убеждает нас, что общественной жизни, как и всему окружающему нас миру, присуще диалектическое взаимопроникновение необходимого и случайного: они слиты воедино в каждом феномене и процессе. Мы, кстати, уже имели возможность увидеть это при анализе антропогенеза.

Откуда же берутся случайности в общественной жизни? Какую функцию они выполняют?

Случайность нередко выступает как форма проявления исторической необходимости. Воспользуемся примером, приведенным в свое время В.Г.Белинским. Выход к морю, указывает он, был исторически необходим для дальнейшего развития России. А вот тот факт, что Петру I удалось впервые выйти к Балтийскому морю в районе устья Невы, а не на другом участке Балтики, с точки зрения той же самой необходимости является случайным. Короче говоря, сложись военные действия несколько иначе – незачем было бы строить Петербург, и столицей страны могли стать Ревель (нынешний Таллин) или Рига [33].