От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век) - Библер Владимир Соломонович. Страница 75

В этом, интегрально очерченном, сосредоточении различных духовных спектров, различных духовных всеобщностей возможно разглядеть две основные составляющие.

Во-первых, некая "горизонталь": смещение и сближение современных культур Запада и Востока, Севера и Юга, Европы, Азии, Африки, Латинской Америки. Сближение и взаимообоснование этих спектров в сознании и мышлении каждого современного человека. На грани такого сближения сама идея культуры (как грани культур) приобретает решающее экзистенциальное значение в нашем повседневном сознании и бытии.

Во-вторых: некая "вертикаль" собственно европейской линии культурного восхождения. В одной точке сосредоточиваются и взаимоопределяют друг друга античный, средневековый, новоевропейский духовные спектры, опять-таки обнаруживая свое одновременное (собственно культурное) бытие. Античная идея первосущего бытия, не вмещаемого ни в какие сущностные определения и выводы. Идея бытия, понятого - без перевода на язык познания - как нечто единое, космическое в своем противопоставлении и роковой внутренней связи с идеей хаоса, беспредельного. Средневековая идея бытия вещей, как их собственного небытия, но - все-бытия в причастии единому всеобщему субъекту. Нововременная идея "мыслящего тростника", со всех сторон окруженного чуждой, потусторонней, протяженной субстанцией, лишь познанием претворяемой в силу практического действия (по схеме Бэкона - "знание - сила").

Эти идеи в современном сознании всеобщи и нравственно насущны одновременно, взаимопредполагая и взаимоисключая друг друга, образуя основное напряжение человеческого бытия. В своих определениях я сейчас забежал далеко в философские дебри, но у меня есть твердая уверенность, что при внимательном вдумывании в эти преждевременные формулы современный читатель все же опознает свои собственные внутренние духовные борения.

Но в эту дополнительность вплетается и усиливает исходное напряжение упомянутая выше "горизонталь" - невозможное, трагическое взаимопредположение Запада и Востока...

Конечно, в инерции классических идеалов сознания такое бытие "в промежутке" непереносимо, наше сознание спешит к однозначному выбору: или в абсолютный покой Востока, или - в причащение средневековья (лучше всего - в массовых формах - за-тебя-все-решающего деревенского "лада"), или - в чистый эстезис античности, или - в позитивистский (попросту - рассудочный) прогрессизм Нового времени. Впрочем, все "эпохальные дополнительности разума" (Восток; средние века; античность; Новое время...) в реальной сумятице сознания свинчиваются до расхожих, но тем более успокоительных, из пальца высосанных, но - друг другу противопоставленных рецептов спасения. Деревенский лад, ничего общего не имеющий с реальной деревней Глеба Успенского, или Бунина, Чехова, или толстовской "Власти тьмы"... Ценный лишь тем, что он якобы способен решать, полагать, упорядочивать нашу жизнь за и помимо нашего индивидуального сознания и воли... Мистическое растворение в космическом духе, опять-таки спасающее ("по идее...") от собственной ответственности и выбора... Здравый смысл, освобожденный от действительных мук попперовского или витгенштейновского позитивизма, заменяющий предельности разума поспешными отмычками бытовой рассудительности. Только ведь в реальной жизни даже эти, облегченные (но - различные), рецепты вступают в трудное противостояние и заново - хотя и мелочно, вздорно раздирают наше сознание... Ведь странное бытие в промежутке, в ситуации одинаковой значимости различных (все - абсолютны!) смысловых спектров - это бытие от наших заклинаний никуда не исчезает, оно все время в нас, оно неустранимо. Так же как неустранимо и "сознание промежутка", сознание - все время заглушаемое и растравляющее душу - абсолютной исторической, в прошлое и в будущее, личной ответственности за свою судьбу; неустранимо сознание события многих, исключающих друг друга форм сознания, форм мышления; нравственных идеалов. Такое "несчастное сознание" (в параллель и в антитезу с "несчастным сознанием" гегелевской "Феноменологии духа") возникает вновь и вновь, оборачивается постоянным memento mori.

Действительный выход мог бы состояться не в "выходе" из этого сознания в бессознательное, но - в новом мышлении, в разумении, способном его, это сознание, сосредоточить, творчески претворить.

Но до этого еще далеко.

В первых философских концепциях века (от Шпенглера до Тойнби, от Бердяева до Хайдеггера...) этот сдвиг в нашем социальном и духовном бытии, сдвиг в нашем сознании фиксируется - в разной степени рефлексии - но чаще всего - в утверждении истинности одного из всеобщих смыслов ("только он действительно всеобщ...") или в рядоположенности и абсолютной разведенности этих смысловых спектров ("каждый смысл - всеобщ, но понять друг друга люди разных смысловых миров не способны"). Но осмысление этого сдвига все же неотвратимо103.

Однако дело не только в насущности сопряжения (на грани) различных - и каждый из них всеобщ! - духовных спектров. Дело в том, что каждый из этих миров и само их сопряжение "проваливаются" до самого начала, до "мира впервые", до изначальных исторических, предысторических решений - решений, выборов, встающих в сознании индивида.

2. ...В XX веке происходит трудное сближение (и - вновь отталкивание) бытовых и бытийных болевых точек в жизни людей нашей эпохи. В этом сближении быта и бытия есть единый "вектор" - к изначальным историческим решениям, к до-бытийным началам бытия.

Мировые войны. Мировые революции. Вообще - социальные катаклизмы мирового масштаба. Взвинчивание самостоятельной роли Востока - в его особой культурной осмысленности (непосредственная связь с истоками бытия). Тоталитарные режимы, проникающие в микроструктуру личных судеб, взрезающие плотную ткань социально-классовой детерминации, непроницаемых внеисторических семейных заповедей, бытовых стереотипов. Сейчас я хочу подчеркнуть в этих мировых бытийных взрывах, особенно напряженных в первой половине века, именно последний момент. В этих взрывах человек XX века выбрасывается из постоянных социальных связей, прочных ниш цивилизации (формации); он меньше живет в своем доме и трудится на своем рабочем месте, чем гибнет в окопах, концлагерях, трясется в эвакуационных теплушках рядом с извечно случайными спутниками. Здесь уже не столько социальная принадлежность, сколько изменение этой принадлежности, постоянные "выбросы" из прочных детерминант определяют (?) сознание людей. Но в этом "определении" в решающей мере возрастает экстремальная роль самого сознания (и мышления) в моменты предельных выборов и решений. Эти решения зачастую не могут отвратить судьбу, но могут изменить ее смысл, спасая достоинство индивида, его возможность впервые формировать свои исходные малые сообщества. Это уже совсем особый (не марксов) тип социального общения и социальной детерминации, - хочешь не хочешь - наедине с историей. Здесь внешние силы "социальной среды", или "социальных условий", уже ни в какой мере не подпирают индивида, но прямо направлены против него. И индивид выживает только в борьбе с этими "условиями его смерти", только самоопределяясь от них.

Те трудные, рассеянные, атомизированные формы общения, что из-обретает индивид, вышибленный из жестких матриц своих - предначертанных судьбой, рождением, социальной принадлежностью - связей и сращений, - это рискованные формы дружественных, глубоко личных отношений и привязанностей. Это общение "аутсайдеров" - одиночек, - совершающих свой самостоятельный и свободный выбор. Выбор будет неудачен - человека ждет предательство, муки, смерть. Смерть может быть при любом выборе; но духовная смерть предопределяется выбором. Также - духовная свобода. И такая ситуация есть в XX веке - не исключительный, но - "массовый случай". Часто вся жизнь состоит из таких разорванных, дискретных, решающих точек (средоточий). Линейное, векторное движение жизни и сознания почти исчезает.

Судьбы "массы" одиноких людей (миллионов и миллионов) зависят от силы, пластичности и решимости малых групп.