Очерк теории познания Гетевского мировоззрения, составленный принимая во внимание Шиллера - Штайнер Рудольф. Страница 17

Ища таким образом закономерность органического не в природе объектов, а в мысли, которой следовал Творец при их создании, отрезали себе тем самым всякую возможность какого бы то ни было объяснения. Как могу я узнать эту мысль? Ведь я ограничен тем, что имею пред собою. Если оно сало не раскроет мне внутри моего мышления своих законов, то моя наука прекращается. Об отгадывании планов, которым следовало вне меня стоящее существо, в научном смысле не может быть речи.

В конце прошлого столетия почти всюду еще продолжало господствовать мнение, что не существует науки, объясняющей жизненные явления в том смысле, как, например, объясняет свои явления физика. Кант пытался даже дать этому воззрению философское обоснование. Он считал рассудок наш способным лишь восходить -- от частного к общему. Частное, отдельные вещи, ему даны, и из них он мысленно отвлекает всеобщие законы. Этот род мышления Кант называет дискурсивным и полагает, что оно единственное, свойственное человеку. Поэтому, согласно его воззрению, наука может существовать лишь о таких вещах, где частное, взятое само по себе, не имеет своего понятия и может быть лишь подведено под отвлеченное понятие. Относительно организмов условие это, по Канту, не соблюдено. Здесь каждое отдельное явление обнаруживает целесообразное, т. е. понятийное устройство. Частное носит в себе следы понятия. Для понимания таких существ у нас, по мнению кенигсбергского философа, отсутствует всякое предрасположение. Мы в состоянии понимать лишь там, где понятие и отдельная вещь разъединены; где первое представляет собою общее, а последняя -- частное. Поэтому нам не остается ничего другого, как положить в основу наших наблюдений над организмами идею целесообразности и смотреть на живых существ, как если бы в основе всех их проявлений лежала система неких намерений. Таким образом, Кант здесь как бы научно обосновал ненаучность.

Гете решительно высказывался против такого ненаучного способа действия. Он никогда не мог понять, почему наше мышление должно быть недостаточным для того, чтобы спрашивать относительно какого-нибудь органа живого существа не: к чему он служит, а: откуда он происходит. Это лежало в его природе, которая постоянно понуждала его видеть каждое существо в его внутреннем совершенстве. Ему казалось ненаучным рассматривать одну лишь внешнюю целесообразность органа, т. е. заботиться только о пользе его для другого. Что это может иметь общего с внутренней сущностью вещи? Для него дело идет всегда не о том, к чему что-нибудь пригодно, а только о том, как оно развивается. Он хочет рассматривать объект не как законченную вещь, а в его становлении, дабы узнать, какого он происхождения. В Спинозе его особенно привлекало то, что он не признавал этой внешней целесообразности органов и организмов. Гете требовал для познания органического мира такого метода, который был бы совершенно научным в том же смысле, как и применяемый нами к миру неорганическому.

Не в такой гениальной форме, как у него, но не менее решительно все снова и снова выступало требование такого метода в естественных науках. В настоящее время, по всей вероятности* лишь очень незначительное количество ученых сомневается в возможности его. Но удались ли попытки, произведенные кое-где для введения этого метода, это, конечно, вопрос другой.

Здесь, прежде всего, была сделана большая ошибка. Полагали, что следует просто перенести в царство организмов метод неорганических наук. Применяемый в них метод считался вообще единственно научным и полагалось, что если органика может быть научной, то она должна быть таковою совершенно в том же смысле, как, например, физика. О возможности же понятия научности гораздо более широкого, чем то, к которому мы привыкли при "объяснении мира по законам мира физического", совершенно забывали. Даже в настоящее время еще не пробились до признания этого. Вместо того чтобы исследовать, на чем, собственно, покоится научность неорганических наук, и затем подыскивать метод, который мог бы с соблюдением найденных при этом требований быть применен к миру живого, законы, найденные на этой низшей ступени бытия, были просто объявлены универсальными. Но надо было бы прежде всего исследовать, на чем вообще покоится научное мышление. Мы сделали это в предыдущих главах. Мы также узнали в них, что неорганическая закономерность не есть нечто единственно существующее, а представляет собою лишь частный случай всякой возможной закономерности вообще. Метод физики есть просто частный случай общего способа научного исследования, причем принимается во внимание природа соответствующих предметов и область, которой занимается эта наука. Когда этот метод распространяют на органическое, то тем самым вычеркивают специфическую природу последнего. Вместо того чтобы исследовать органическое сообразно его природе, ему навязывают чуждую ему закономерность. Но таким образом, отрицая органическое, никогда не удастся познать его. Подобный научный образ действия просто повторяет на высшей ступени то, что было Найдено на низшей; и, между тем как он считает возможным подчинить высшую форму бытия установленным в другой области законам, форма эта ускользает от его усилий, потому что он не умеет удержать ее в ее своеобразии и не знает, как с ней обращаться. Все это происходит от ошибочного мнения, полагающего, будто метод науки имеет к ее предметам чисто внешнее отношение и обусловливается не ими, а нашей природою. Полагают, что необходимо мыслить определенным образом об объектах и притом одинаковым о всех, обо всей Вселенной. Предпринимают исследования, долженствующие показать, что благодаря природе нашего духа мы можем мыслить только индуктивно или только дедуктивно и т. д.

При этом только упускают из виду, что объекты, может быть, совсем не выносят того образа рассмотрения, который мы считаем нужным применять к ним.

Что упрек, делаемый нами современному органическому естествознанию в том, что оно применяет к органической природе не принцип научного рассмотрения вообще, а лишь принцип рассмотрения неорганической природы, вполне справедлив, подтверждается взглядом, брошенным на воззрения одного из несомненно самых выдающихся естествоиспытателей-теоретиков современности, Геккеля.

Когда он требует от всякого научного стремления, чтобы "всегда была выявлена причинная связь явлений"*, когда он говорит: "Если бы психическая механика не была так бесконечно сложна, если бы мы были в состоянии проследить также полностью историческое развитие психических функций, то мы могли бы привести их все к математической формуле души", -- то отсюда ясно видно, чего он хочет: обращения со всей Вселенной по шаблону физического метода.

Это требование лежит, однако, не в основе первоначального дарвинизма, а лишь в современном его толковании. Мы видели, что в неорганической природе объяснить какой-нибудь процесс -- это значит показать его закономерное происхождение из другой чувственной действительности, вывести его из предметов, принадлежащих, как и он, к чувственному миру. Но как применяет современная органика принцип приспособления и борьбы за существование, которые, как выражение известных фактов, мы отнюдь не склонны оспаривать? Полагают, что возможно вывести характер определенного вида существ из внешних условий, в которых этот вид жил, совершенно таким же образом, как выводят, например, нагревание тела из падающих на него лучей солнца. При этом забывают, что мы никогда не можем показать, каким образом характер этот по своему содержанию является результатом этих условий. Условия могут иметь определяющее влияние, но не могут быть производящей причиной. Мы можем, правда, сказать: Под влиянием того или иного положения вещей данный вид должен был развиваться так, что тот или другой орган получил особое развитие, -- но само содержание, само специфически органическое не может быть выведено из внешних условий. Положим, органическое существо обладает существенными свойствами a b с; под влиянием известных внешних условий оно прошло через некоторое развитие. Поэтому его свойства приняли особую форму а1 b1 с1. Если мы взвесим эти влияния, мы поймем, что а развилось в форму а1, b в b1, с в с1. Но специфическая природа а, b и с никогда не может явиться для нас как результат внешних условий.