Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович. Страница 102

Как пророк Сиона, глашатай сионистской вести по всем странам и дворам, Теодор Герцль качественно вписывается больше в духовную ткань русского сионизма, чем его европейского аналога, где Герцль занимал место лидера необычного политического движения. Удивительно, что посторонние наблюдатели видели в Герцле то, чего не могли разглядеть его европейские сообщники, и турецкий султан Абдул Хамид заметил: «Этот Герцль похож на пророка, вождя своего народа». Следует думать, что Герцль не мог не ощутить это положение, во всяком случае, более проникновенной характеристики, чем та, что прозвучала из уст Герцля, русское еврейство не получало даже у своих идеологов, — и Герцль говорил: «Русские сионисты ощущают себя евреями-националистами, однако без ограниченной и нетерпимой заносчивости, какую трудно понять, учитывая современное положение евреев. Их не мучает мысль о необходимости ассимилироваться, личность их цельна, без двойственности и без душевных надрывов. Всей своей сутью русские евреи дают ответ на конкретный вопрос, который часто задается бедными болтунами: не приведет ли неизбежно еврейский национализм к отдалению от европейской культуры? Отнюдь! Эти люди идут верной дорогой без лишних самокопаний, возможно даже не чувствуя при этом никаких затруднений. Они не растворяются ни в каком другом народе, но перенимают все лучшее у всех народов. Так им удается держаться с достоинством и подлинной непосредственностью, А ведь это евреи гетто — единственные евреи гетто, которые еще существуют ныне. И после того, как мы увидели, мы поняли, что давало нашим предкам силу выстоять в самые тяжелые эпохи. В их облике нам открылась история наша во всей полноте своего единства и жизненной силы» (цитируется по И. Маору, 1977, с. 68).

Судьбоносное значение 1-го Базельского сионистского конгресса, помимо того, что всегда числит за собой любой первый шаг, раскрылось прежде всего в русском еврействе, став для последнего источником нового качественного (духовного) приобретения, что вовлекло русский сионизм в бешенный ритм количественного роста: если до 1-го конгресса в России было 23 сионистских кружка, то менее, чем через год после конгресса, их стало 373; почти 41% общего числа сионистских организаций в мире было сосредоточено в России. Сионистские воды залили еврейские просторы России и остроглазый и ироничный Симон Дубнов срисовал ту картину кутерьмы и неразберихи, какая всегда сопровождает еврейскую активность, приводящую, однако, как правило, к поразительным результатам: «Зашевелилось, зашумело все вокруг. Новые сионисты, герцлисты, только что принявшие Тору с базельского Синая, старые палестинцы, культурные сионисты из последователей Ахад-ха-Ама, националисты, полные или частичные ассимиляторы из гнезда местного Общества просвещения, — все это сплелось в один клубок, который с оглушительным шумом катился по еврейской улице в течение нескольких лет». Центр сионистского мирового движения определенно сместился в Россию и, если Россия являлась родиной самобытного сионистского постулата, то после 1-го конгресса она приобрела право на столицу всемирного движения сионизма, а русское еврейство — на роль авангарда сионистской армии. Это обстоятельство стало закономерным результатом естественного хода развития исторических событий, понятых в небесно-исторической транскрипции: особые условия формирования и становления русского еврейства в обстановке Российской империи не могли не найти концептуального отражения в самобытной особенности русского сионизма как конкретного итога развития русского еврейства (русский сионизм как ха-форма русского еврейства).

Вся совокупность характерных и отличительных признаков русского сионизма, в конечном счете, получила извещение в зове-лозунге, инстинктивно исторгнутом Моисеем Лилиенблюмом: "Нам нужна Палестина!". Этот зов кардинально отличен от аналогичного призыва, звучащего в европейском лагере: в русском набате имеется в виду Палестина не как географический регион и не как термин еврейского национализма, а Палестина дана как символ и синоним духовного подъема, вмещающего в себя географию Земли Обетованной, историю национального достоинства и психологию вековечной мечты, какую сынам Израиля внушали его великие пророки: «И возвращу из плена народ Мой, Израиля, и застроят опустевшие города и поселятся в них, насадят виноградники и будут пить вино из них, разведут сады и станут есть плоды из них. И водворю их на земли их, и они не будут более исторгаемы из земли своей, которую Я дал им, говорит Господь Бог твой» (Амос, 9:14-15). Отличительное свойство русского сионизма заключено в том, что он являл собой процесс по переводу духовной инстанции Сиона из идеальной сферы в реальную область еврейской жизни и внедрил духовную величину Сиона в еврейскую действительность в качестве насущного стимула. Ген Иерусалима сделался генотипом еврейского тела и в недрах русского еврейства структурно оформился механизм возвращения еврейских душ на Землю Обетованную, или, другими словами, тяга к Сиону была трансформирована в дело организованной экспедиции в Эрец-Исраэль, и потоки эмиграции, которые называются алией, зарождаясь в России, систематически волнами накатывались на Палестину.

Организованная алия вовсе не есть нечто необыкновенное либо исключительное, а суть коренной признак еврейского исторического сознания и исторически начальные формы механизма возвращения четко просматриваются в феномене духовного учения хасидизма. Хотя хасидское течение зародилось вне русского еврейства, но пышным цветом оно расцвело в среде российских евреев. Здесь нет места для обзора хасидского явления в русском еврействе, но требуется обратить внимание на то обстоятельство, что первых паломников в Палестину отрядил хасидизм и начало колонизации Палестины было положено русскими хасидами в конце ХVIII века; историки хасидизма, в частности, д-р С. Городецкий, утверждают, что духовная связь хасидских медитаций с Палестиной относится к числу опорных идей учения. Это означает, что уже в начальные этапы формирования русского еврейства понятие Сиона воспринималось не как гордый зов, не холодная теория и не риторическая рифма, а как живая повседневность, стимул жизни и практическая потребность. Именно практическая нацеленность и деловитая озадаченность в духовной установке на Сион легли в основу означенной аномалии русского еврейства, проложившей себе практическое русло в сионистском воззрении в противоположность европейской сионистской риторике. В этом плане глубинные потенции русского еврейства и связанные с ними реалий русского сионизма разительно отличаются от европейской действительности, наступившей после 1-го конгресса в Базеле.

Свободное словопрение, вольный обмен мнениями, независимый и бурный полет идей и фантазий, плодя в итоге рыцарей фразы и акробатов пера, насыщают до предела непрерывную череду сионистских конгрессов, форумов, съездов и дают в совокупности яркий образец бесполезной траты великолепнейшей интеллектуальной энергии человеческого духа. По этому признаку сионистская деятельность в Европе превосходит даже коммунистические словопотопы марксистского толка. Будучи плоть от плоти западной демократии, европейская сионистская доктрина не может не нести в себе актуальность западной эмансипации, а потому еврейские понятия Сиона, Иерусалима, Израиля подменены тут риторическими оборотами и речевыми пирамидами, замешанными на цементе рационализма и бесконечно удаленными от многосложных форм реального еврейского бытия, а единственный смысл, какой здесь признается за подлинно еврейский, есть смысл сохранения; сохранение суть двигатель внутреннего сгорания бесподобной дипломатической деятельности Теодора Герцля. И потому импульсы развития, действующие в русском сионизме, в том числе и организованная алия, с позиций логико-рациональных принципов сохранения кажутся нелепыми аномальными и парадоксальными.