Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович. Страница 107

Следовательно, революционность русского еврейства во всех своих аспектах — и как норма поведения, и как нравственная категория, и как гражданская мотивация, — органически чужда еврейской чистопородной натуре, а как психологическое состояние всецело произведено внешним активом. Это означает, что евреи не замышляли революцию в России, не программировали свержение государственного строя, только в русской революции евреи были не творцами, а исполнителями. Об этом образно высказался З. Жаботинский: "… сама сила вещей отвела евреям место во вторых рядах, и мы оставляем первые шеренги представителям нации большинства. Мы отклоняем от себя несбыточную претензию вести: мы присоединяемся — это все, что объективно под силу нашему народу. В этой земле не нам принадлежит сознательная роль, и мы отказываемся от всяких претензий на творчество чужой истории" (2002, с. 130). Обуянный присущим ему эмоциональным пафосом, Жаботинский недодумывает до конца верно замеченное явление: не может быть «чужой» истории для того, кто непосредственно в ней живет, вне зависимости от исполняемой роли; отмеченное острым глазом публициста факт так называемых «вторых ролей» евреев в русской революционной истории объясняется иной причиной. Также образно, но более определенно, высказался другой еврейский публицист Даниил Пасманик: «Евреи-революционеры не опирались на национально-еврейские силы, а являются лишь экспонентами русской силы, толкователями и представителями ее… Они были не хозяевами, а приказчиками и коммивояжерами русской революции» (1923, с. 150). Но при этом участие евреев в русской революции было столь ярким, что на еврейской стороне были в ходу суждения, отдающие евреям аргументарную роль в революции, — так, к примеру «Краткая Еврейская Энциклопедия» (т. 7) утверждает, что евреи «были важной движущей силой революции». В ответ на это последнее русская сторона выставляет очень внушительную оппоненцию и в жанре ведущихся рассуждений особый вес имеет мнение крупного философа Льва Карсавина: «Необходимо покончить с глупою сказкою, … будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство». В сборнике «Смена вех» (1921) Н. В. Устрялов, бывший шеф колчаковского Бюро печати, написал: «И если даже окажется математически доказанным, как это ныне не совсем удачно доказывается подчас, что девяносто процентов русских революционеров — инородцы, главным образом, евреи, то это отнюдь не опровергает чисто русского характера движения… Не инородцы-революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами-революционерами, внешне или внутренне приобщившимися „русскому духу“ в его нынешнем состоянии». Бывший лидер кадетской партии П. Н. Милюков обмолвился: «И создался новый вариант антисемитской легенды о еврее — создателе русской революции».

На фоне этого обстоятельства история русского революционного движения выставляет фигуры отдельных евреев-революционеров, которые в своей исполнительской деятельности демонстрируют образцы такого высокого подвижничества, полной самоотверженности, подлинного героизма и яркой самобытности, что при поверхностном блуждающем взоре вполне могут быть приняты за истинных генеральных конструкторов революционного процесса. Вот, к примеру, как знаменитая революционерка Вера Фигнер характеризует аса политического террора Гирша Гершуни: «Широкий ум, организаторский талант и сильная воля, несомненно, расчищали Гершуни дорогу на верхи партии. Но за этими качествами стояло нечто другое, что сообщало ему великий нравственный авторитет. Это был аскетизм, физический и духовный… Для него революционное дело было не одно из многих дел в жизни и даже не главное дело — это было единственное дело» (цитируется по Р. Городницкому, 1999, с. 257-258). Жертвенность евреев-революционеров порой превосходила мыслимые пределы и не возможно было не подумать, что революция, действительно, составляет «единственное дело» жизни евреев, — впечатление тут усиливается многократно благодаря тому, что революционная самоотверженность свойственна и женщинам-еврейкам. С. Г. Сватиков рассказал поразительную историю жизни революционной пропагандистки Бети Каминской: «В своем увлечении пропагандой Каминская доходила до какого-то экстаза. Рабочие дивились ее рассказам, слыша их из уст простой крестьянки, и они принимали ее за раскольницу. Вдохновенная речь ее производила впечатление, которое еще усиливалось ее наружностью. В эти минуты она была поистине прекрасна. Большие карие глаза искрились и горели, щеки покрывались ярким румянцем. В голосе слышались хватающие за душу ноты… Ей удалось составить из рабочих небольшой кружок… Это было минутой торжества, минутой упоительного счастья, вряд ли когда-либо испытанного ею. Хрупкая и нежная по природе, страстная порывистая южанка, напоминающая своей экзальтацией средневековых пророчиц, Бетя Каминская не перенесла гибели любимого дела (разгром полицией рабочего кружка — Г. Г. ). Уже на втором месяце заключения она помешалась… Среди жертв, отданных русским еврейством на алтарь русской свободы, эта жертва была одной из самых чистых, из самых незабвенных» (1999, с. 68-69). Не менее впечатляющая многострадальная судьба легендарной Геси Гельфман, участницы группы, покушавшейся на жизнь Александра II. Должно поражать, как типографский рабочий Яков Свердлов оказался способным управлять государством, какого до того не было в истории, или, как Лев Троцкий (Бронштейн) смог, не имея соответствующего опыта, превратить вооруженную, деморализованную, анархиствующую и мародерствующую толпу в дисциплинированную, организованную, революционную армию, одержавшую победу над профессиональным белым войском и армадами Антанты. Евреи проявляли нечто большее, чем другие, в революционных ситуациях, которые требовали и обуславливались энергией индивидуальной личности, но их роль уменьшалась и сходила «на нет» в коллективистских процессах. Статистически подсчитано общее количество евреев, участвовавших в русской революции, но не известно, даже приблизительно, число евреев, лишенных жизни в эпоху сталинской всеобщей коллективизации всего уклада советской жизни (злосчастные так называемые «чистки» в искусстве, науке, государственном аппарате, партийных органах).

Итак, необходимо повторить, что никакая революция, данная как эпопея деструктивизма, органически не может соответствовать еврейскому мироощущению. Солженицын ставит вопрос о смысле участия евреев в русской революции, но он не дошел до конца, до формирования вывода, что с духовной стороны евреи участвуют в революции помимо своей воли. Солженицын, как и прочие русские духовники, не придает значения тому, что в революционном акте евреи действуют только как исполнители чужой воли, а эта последняя входит в еврейский деструктивный комплекс со стороны иного активного начала. Евреи в революции демонстрируют эффект «маленького жида» Давида Гурвейса, по А. Волынскому, и идут на заклание ради интересов не «ближнего», как положено по Библии, а близкого коллектива. Вращаясь в неблагоприятной для себя среде обитания, еврей посредством положительной ассимиляции формирует собственный деструктивный комплекс, который позволяет сохраняться реально, но не дает развиться идеально (духовно). Свой протест против угнетающей внешней среды, порождающий в евреях деструктивный кругозор, они под влиянием русского народничества выражают в революционной форме, но и здесь евреи оказываются в позиции, противоречащей своему естеству. Этот, казалось бы, замкнутый бесперспективный круг разрывается за счет выхода на свою внутреннюю сферу, вмещающую в себе исторические традиции, религиозные уложения, нравственные принципы Торы, то есть того, что в совокупности называется «национальным самосознанием». Следовательно, у евреев существовал выход — в свою внутреннюю акваторию, в мир сугубо еврейских переживаний, разрешающихся в творческую модификацию сионизма как партии культуры. Но Солженицын по аналогии со многими (Н. А. Бердяев, о. С. Н. Булгаков, П. Б. Струве), пораженный страстной критикой М. О. Гершензона, не видел в сионизме ничего, кроме порицаемой им политической (националистической) вариации и прошел мимо тонкого помышления Гершензона, в силу которого отвергается эта политическая фикция: «Сионизм мыслит дальнейшее существование еврейского народа не в тех своеобразных формах, какие могут выложиться наружу из недр его духа, а в формах банальных и общеизвестных. По необычности своего лица и своей судьбы, еврейство доныне — аристократ между народами; сионизм хочет сделать его мещанином, живущим как все» (2001, с. 22). Оказывается, что центральным ядром русского еврейства является сионизм как результат развития еврейского исторического сознания в галутных условиях Российского государства, и именно русский сионизм может синонимироваться с еврейским национальным самосознанием, ибо он несет в себе не отдельную духовную черту, данную геном Иерусалима, а тяга к Сиону положена здесь в целокупный сионистский комплекс («аристократ среди народов»). Данный комплекс еврейской натуры целиком отрицается ее революционным состоянием, ибо последнее имеет себя следствием ущербности еврейского исторического сознания в противоположность сионизму.