Сэр Найджел Лоринг - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 36

— Выходит, меня можно подстрелить, как попугая на ярмарке, если какому-то грабителю или разбойнику захочется поупражняться в стрельбе по мишени? Клянусь святым Павлом, Эйлвард, я надену доспехи и разберусь с этим делом. Пожалуйста, помоги мне развязать поклажу.

— Ну нет, мой добрый господин, не стану я помогать вам в вашей погибели. Не может всадник на открытом месте сражаться против лучников, засевших в лесу: это все равно что играть фальшивыми костями. К тому же это вовсе не грабители. Те не посмели бы пускать стрелы в одной миле от гилдфордского шерифа.

— Пожалуй, ты прав, Эйлвард, — сказал Найджел, — это, верно, люди Поля де ла Фосса из Шэлфорда — им не за что любить меня. А вот и он сам!

Они сидели на лошадях спиной к пологому склону, ведущему к часовне на вершине холма. Перед ними вставала темная, неровная стена леса; в тени деревьев поблескивала сталь — там затаился враг. Но вот прозвучал горн, и в одно мгновенье дюжина лучников в коричневых куртках бросилась из-под деревьев вперед, рассыпавшись широкой дугой и пытаясь быстро окружить путников. Среди них на крупном сером коне восседал маленький горбун; он размахивал руками и надсаживался, как на охоте, когда гончие преследуют барсука, то и дело поворачивая голову из стороны в сторону в такт своим возгласам и взмахами рук торопя лучников вверх по склону.

— Надо заманить их на склон, мой добрый господин! — воскликнул Эйлвард: у него от радости загорелись глаза. — Еще пять сотен ярдов, и мы с ними на равных. Не медлите, не подпускайте их ближе полета стрелы, пока не придет наш черед.

Найджел весь дрожал от нетерпения, держа руку на рукояти меча и глядя на приближающихся стрелков. Но тут он вспомнил слова Чандоса о том, что холодная голова воину нужнее, чем горячее сердце. Эйлвард говорит дело. Найджел повернул Поммерса, и под насмешки и улюлюканье, доносившиеся сзади, два товарища начали рысью подниматься на безлюдную возвышенность. Лучники перешли на бег, а их предводитель завопил еще пронзительнее, замахал руками еще сильнее. Эйлвард то и дело оглядывался.

— Еще чуть дальше! Еще немного, — бормотал он. — Ветер дует в их сторону, а эти дураки забыли, что у меня стрелы летят на пятьдесят шагов дальше, чем у них. Теперь, добрый господин, прошу вас, подержите минутку лошадей: мое оружие сегодня полезней вашего. Они еще поплачут, прежде чем снова укроются в лесу.

Он соскочил с лошади, одновременно двинул рукой и коленом и набросил тетиву на верхнюю зарубку мощного боевого лука. Потом мгновенно положил стрелу в ложе и насадил наконечник; из-за стрелы его зоркие голубые глаза под нахмуренными бровями горели недобрым огнем. Широко расставив крепкие ноги, прочно упершись в землю, он всем телом налег на лук. Когда он натянул белую хорошо навощенную тетиву, левая рука его неподвижно застыла, как деревянная, а правая образовала мощную дугу из напряженных мускулов: он являл собой столь устрашающее зрелище, что цепь наступавших стрелков на миг дрогнула и замерла на месте. Двое-трое пустили стрелы, но те тяжело полетели против лобового ветра и скользнули по земле, не долетев до цели на несколько десятков шагов. Только один, невысокий кривоногий крепыш, наделенный, видимо, огромной физической силой, быстро выбежал вперед и так натянул тетиву, что его стрела впилась в землю у самых ног Эйлварда.

— Это Черный Уилл из Линчмира, — сказал лучник. — Мы с ним не раз состязались, и я-то знаю, что никому другому на всех Суррейских болотах не сделать такого выстрела. Надеюсь, Уилл, ты исповедался и причастился: я ведь давно тебя знаю, и не хотел бы брать грех на душу.

С этими словами он поднял лук, и тетива издала низкий, глубокий, мелодичный звук. Эйлвард, опершись на лук, внимательно следил за быстрым полетом стрелы, которая плавно неслась по ветру.

— Попал, попал! Нет, клянусь мечом, перелет! Ветер сильней, чем я думал. Ну нет, друг, теперь я знаю, где ты, и второй стрелы ты не пустишь, не надейся!

Черный Уилл положил новую стрелу и уже поднимал лук, когда вторая стрела, посланная Эйлвардом, пронзила ему правое плечо. Вскрикнув от боли и злости, он бросил оружие и затанцевал на месте, в ярости грозя сопернику кулаком и изрыгая поток брани.

— Я мог бы его прикончить, — заметил Эйлвард, — но не стану: хорошие лучники встречаются не так уж часто. А теперь, мой дорогой господин, надо спешить — они хотят обойти нас с обеих сторон, и если им удастся зайти нам в тыл, наш путь тут и закончится. Только сперва я хочу подстрелить их предводителя, того, что на лошади.

— Не надо, Эйлвард, оставь его в покое, — сказал Найджел, — он хоть и негодяй, но все же человек благородной крови, и не к лицу ему принять смерть от твоего оружия.

— Воля ваша, — ответил, помрачнев, Эйлвард. — Мне говорили, что в последних войнах гордость не помешала многим французским принцам да баронам получить смертельные раны от стрел английских крестьян, а английская знать стояла рядом и с удовольствием смотрела.

Найджел грустно покачал головой.

— Все это правда, лучник, и для меня не новость — ведь сам славный рыцарь Ричард Львиное Сердце принял смерть от такого низменного оружия и Гарольд Саксонский тоже. Но тут дело личное, и я запрещаю тебе стрелять в горбуна. Да и сам я тоже не могу вступить с ним в бой, потому что, хотя дух его несет зло, сам он слаб телом. Так что раз ничто здесь не сулит нам ни денег, ни славы и подвиг тут не совершить, продолжим наш путь.

Во время разговора Эйлвард снял с лука тетиву, сел на коня, и оба путника быстро миновали приземистую часовенку мученика и перевалили через гребень холма. На вершине они оглянулись назад. Раненый лучник лежал на земле, вокруг него толпились его товарищи. Несколько человек бесцельно бежали вверх по склону, но были уже далеко позади. Их предводитель неподвижно сидел на лошади и, когда увидел, что враги обернулись, поднял руку и разразился проклятьями. Мгновение спустя гребень холма скрыл его из виду. Так Найджел простился с родным домом, с любовью и ненавистью.

Теперь путники двигались по древней дороге, идущей по югу Англии, но не сворачивающей к Лондону, потому что в то время, когда прокладывали дорогу, на его месте стояла всего-навсего бедная деревушка. Старая дорога шла от Уинчестера, столицы саксов, на Кентербери, священный город Кента, а оттуда — к узкому проливу, к тому месту, откуда в ясный день можно разглядеть противоположный берег. По этой дороге с наидревнейших времен, в какие только может заглянуть история, везли с запада металлы; по ней же в обратную сторону, шли вереницы вьючных лошадей с товарами, которые Галлия присылала в обмен. Дорога существовала еще в ту пору, когда не было ни христиан, ни даже римлян. С севера и с юга вдоль нее тянутся леса и болота, так что свободный путь можно было найти только на меловых холмах, покрытых сухой травой. Ее и сейчас еще называют Дорогой паломников; но паломники были лишь последними постоянными путниками на этой дороге, ибо она существовала с незапамятных времен, до того, как гибель Томаса Бекета* [Томас (Фома) Бекет (ок. 1119 — 1170) — церковный и политический деятель, архиепископ Кентерберийский. Выступал против политики усиления королевской власти, проводившейся Генрихом II (1133 — 1189). Убит на ступенях алтаря Кентерберийского собора по негласному приказу короля.] дала новый повод толпам людей идти по ней к месту, где он был убит.

С вершины Уэстонвудского холма путникам была видна длинная белая лента, которая вилась по зеленым меловым холмам и просматривалась даже в лощинах благодаря окаймляющим ее рядам старых тисов. Ни Найджелу, ни Эйлварду не случалось еще забираться так далеко от родных мест, и теперь они ехали с легким сердцем, жадно вглядываясь в меняющийся пейзаж и людей на дороге. Слева от них простиралась всхолмленная равнина, верески и рощи, среди которых то тут, то там открывались свободные участки — поля вокруг редких ферм свободных землепашцев. Вздымаясь и опадая, переходя одно в другое, перед ними прошли Хэкхерстская возвышенность, Данлийский холм, Рэнморские выгоны. А справа, после того, как они миновали деревню Шиер и старую церковь Гомшела, глазам их открылась плоская южная часть страны, простертая, как большая карта, у их ног. Там тянулся огромный Уэлдский лес — целое море дубов, — ничем не прерываемый до самых Южных холмов, поднимавшихся оливково-зеленой грядой на фоне синего неба. Под этим зеленым пологом деревьев жили незнакомые люди и творили злые дела. Лес служил убежищем для диких племен, которые недалеко ушли от своих предков-язычников, плясавших вокруг алтаря Тора, и счастлив был мирный путник, что мог спокойно ехать по высокой открытой меловой дороге, а не по опасным тропам, где путь ему на каждом шагу преграждали бы раскисшая глина, чащобы и полудикие люди.