Подноготная любви - Меняйлов Алексей. Страница 60

В.: Откуда ты всё это знаешь?!

П.: Дело нехитрое. Люди рассказывают. Да и книги уже на эту тему публикуют. Держал в руках изданную в Америке переписку изгоняемых с Генеральной конференцией — руководством Всемирной Церкви адвентистов. «Что такое творится?! — писали. — Ведь вашим именем всё делается!» И подробности: разгром, вражда, разделение, силовая помощь властей…

В.: А Генеральная конференция?

П.: А те тоже поддерживали «красного». Что, вообще говоря, наводит на размышления. Как такое может быть, что у КГБ, цель которого — мировая революция и повсеместное уничтожение состоятельных как класса, то есть американского среднего класса в первую очередь, — в точности то же мышление, что и у «христианской» малой церкви, центр которой недалеко от Вашингтона?! Кто у кого «под колпаком»? А может быть, обе эти централизованные организации «под колпаком» у какой-то третьей?..

В.: Словом, кругом обман.

П.: Да. Только попасться на него могут лишь те, кто этого хочет. Можно не путешествовать и не знать, что происходило в недалёком прошлом в других частях страны. Можно не владеть английским, чтобы познакомиться с опубликованными документами. Но авторитарное мышление «ты — начальник, я — дурак» ни «красному», ни его приспешникам не спрятать. Оно проявляется во всём: в стиле жизни, психике деток — а они у них кто вор, кто эмигрант, кто церковный начальник, психологически это всё одно и то же, — проявляется в стиле речи, уродовании языка… Словом, своего они добились: иерархия вставала-таки «на свои ноги», и по нескольку раз за богослужение: «встанем на свои ноги и помолимся…» Словом, всякий, подчинивший себя некрополю, восторгается не только самим источником, но и его эманациями — исковерканное русское слово кажется красивее, привлекательней, убедительнее. Вот так. А кто сохраняет верность чистоте языка, тот, следовательно, уже «не то». «Недовыраженный»… Ни один некрофил не в состоянии сопротивляться влечению распространить своё влияние на весь мир, в эффективности этого своего влияния он хочет удостовериться, причём, желательно, на каких-то материальных объектах, поэтому, естественно, те каналы публикации церковной литературы, которые он контролирует, он постарается пропитать тем же духом «своих ног»… Одним словом, ту чрезвычайно важную книгу выпустили. Аж через три года после того, как я закончил перевод, но выпустили. Но не просто так, а в два этапа: отпечатали несколько сотен экземпляров, и вдруг выяснилось, что многие в ней места «довыражены» с точностью до наоборот! Представляешь? Проще это называется — ересь. И это в результате такой долгой работы! Две с лишним недели думали, что делать…

В.: И?

П.: Допечатали. Переделывать не стали — оставили в том же виде. Думаешь, этому кэгэбисту по шапке? Ничего подобного — всё так же произошло, как и с Л. Ф. Почести, восторги — любимое некрофилическое чувство. А насчёт книги… Вот уж точно, если здоровому человеку ею пользоваться по прямому назначению и невозможно, то объектом изучения для историков и психологов она быть вполне может. Скажем, для изучения некрофилии. В ней, выражаясь языком того кэгэбиста, всё «довыражено». Это не просто плохо сработанный текст. Это нечто большее. Дело в том, что люди, обыкновенные, я имею в виду, реагируют не столько на содержание, его они могут не понять или недопонять, сколько на стиль. Это так! Для женщин неважно, кто и о чём писал книгу; главное, чтобы в тексте почаще встречались слова: «нежно», «мило», «хороший», «истинная любовь», «возвышенное чувство»… Есть, конечно, и более тонкие читатели. Скажем, как Лев Толстой. В его время все восторгались Шекспиром как непревзойдённым гением и как только свой восторг ни объясняли: и афористичностью языка, и мастерством сюжета, и особой духовностью, и так далее. Один лишь Лев Николаевич считал Шекспира бездарем и поносил его по малейшему поводу, даже написав на эту тему пространную статью. Льва Николаевича современники сочли оригиналом, а его оценку Шекспира — причудой гения, нисколько не подозревая, что мысль Льва Николаевича «поддержат» в будущем такие авторитетные деятели, как… Гитлер и Сталин.

В.: Неужели?

П.: Поддержат в переносном, разумеется, смысле. Естественно, они высказали противоположное Толстому мнение, чем и доказали правоту Толстого. Казалось бы, и фашисты, и коммунисты поносили друг друга, воевали друг с другом, и из этого, якобы, следовало, что они разные. Но удивительное дело! И в Германии, и в Советском Союзе 30-х годов самым почитаемым, приемлемым и «духовным» драматургом был… Шекспир! Его ставили во всех театрах, верный вождям народ шёл валом, благоволило и руководство. У Шекспира много религиозных фраз, но это неважно, — и атеистам, и фашистам Шекспир был созвучен именно на подсознательном уровне. А Толстому — нет! Это — в стиле. И так во всём. В том числе и в книге богословского жанра. Даже будь в той книге, о которой я рассказываю, с богословием всё в порядке, если стиль её с некрофилическим душком, то естественно, что склонных к биофилии, то есть как раз тех, ради кого Слово и воплотилось в Иисуса из Назарета, этот текст отпугнёт. И наоборот, этот душок привлечёт в церковь публику противоположную, тяготеющую к некрофилии, которая, пусть на логическом уровне не умея некрофилический стиль определить, всё равно почувствует нечто своё, родное. «Довыраженное»!! Поэтому правы те мудрые люди, которые говорят, что кэгэбщина будет сказываться на жизни церкви ещё долго, не одно десятилетие. И не важно, что вымрут собственно те, которые с доносами в руках протоптали на коврах в известные кабинеты дорожки. И дело даже не в том, что останутся их детки, которых отцы усадили в церкви на самые выигрышные и для кармана, и для путешествий, и для гордости местечки. И не в том, что уже родились внуки и внучки, любимая игра которых — вытолкать всех остальных детей из песочницы; поведение этих деток для специалиста — открытая книга, в смысле распознавания тайн характеров плотских родителей. Вся система подбора кадров, я имею в виду пасторов, десятилетиями контролировалась. Как ни крути, но главное условие заключалось в том, чтобы человек мог «довыразить». Поэтому они вполне искренно — на логическом уровне — будут выкорчёвывать, где удастся, всё то в церковном издательском деле, в чём почувствуют «не то». И как они это будут называть — «довыражение» или очищение, убеление или просветление, — не важно. Одни последствия их контроля над издательской деятельностью церкви — на десятилетия.

В.: Тебя никто не будет слушать. Не только агенты, но и те, кто под их энергетическим контролем, — тоже.

П.: Я знаю. И никому, кто с полуслова не понимает, ничего доказывать и не пытаюсь. Бесполезно. Что предсказано, то и исполняется. Предсказывалось, что «звёзды», то есть кумиры церковные, в представлении паствы наидуховнейшие «пастыри», непосредственно перед Пришествием будут падать. А какие могут быть звёзды у необращённых? Открываешь периодические издания церкви — портреты некрофилов. Классические выражения губ. На тех же фотографиях — паства, взирающая на них с комсомольским задором. Кроме портретов — стиль. Канцелярит. Кроме стиля — содержание. Начинаешь в церковных изданиях читать про психологию и психиатрию — диву даёшься, слово в слово мысли из целительских изданий. Толстого поносят. Намёки на то, что «не судите кэгэбистов — не судимы будете». Для подобного рода материалов издания открыты всегда, а вот когда мою повесть «Чужие» стали в одном из них печатать с продолжением, то реакция была бурная. Тот же самый агент «со своими ногами» распорядился, чтобы публикацию прекратили, дескать, народу не нравится.

В.: Народу? Как так? Ко мне столькие подходили, хвалили. Говорили, насколько, прочтя повесть, они стали доброжелательней к людям относиться. Как так?

П.: А так. У подавляющих всегда — «народ». Без конкретных имён, чтобы нельзя было проверить. И чтобы значительнее звучало. Этому даже в Хаббард-центре учат. У Хаббарда, правда, не «подавляющие», а «антисоциальные», в соответствии с американской школой психологии. В те годы предпочитали термин «антисоциальные».