Прошлые жизни детей. Как воспоминания о прошлых жизнях влияют на вашего ребенка - Боумэн Кэрол. Страница 39

Поскольку истории Харрисонов записаны со слов родителей и отражают родительскую точку зрения, они показывают те тонкие качества и аспекты этого феномена, которых я раньше просто не замечала.

Например, после прочтения книги «Дети, которые забыли время», я задумалась над тем, не вспоминают ли дети свои прошлые жизни еще в колыбели, прежде чем они научились говорить. Некоторые дети были так малы, когда впервые начали говорить о своих воспоминаниях, что казалось, они только ждут того момента, когда узнают достаточно слов, чтобы рассказать родителям, о чем они все время думали. Большинству карапузов было по два годика, и некоторые еще ходили в подгузниках, когда начали рассказывать родителям о своих воспоминаниях.

Элизабет было всего лишь восемнадцать месяцев отроду, и она еще не научилась составлять предложение целиком. Однажды вечером, когда мать купала ее в ванночке, девочка произнесла: «Я собираюсь дать клятву». Изумленная мать никак не могла поверить своим ушам. Это было первое завершенное предложение Элизабет. И что означала эта «клятва»?

Когда мать спросила Элизабет, что та хочет сказать, девочка ответила: «Сейчас я не Элизабет. Я – Роза и собираюсь к сестре Терезе Грегори» ^{2}. Мать изумилась еще больше. Их семья не была католической. Элизабет ничего не могла слышать о монахинях и клятвах. Она была совсем младенцем!

Элизабет продолжала рассказывать своей матери о том времени, «когда была здесь раньше». Оказывается, она была старой леди, которая носила длинное черное платье и черную накидку на голове. Все детали совпадали. Затем, через два года, Элизабет дополнила историю монашеской жизни рассказом о своих обязанностях в монастыре. Рабочий день начинался, когда было еще темно, – она доила коз, делала сыр и помогала готовить пищу. Монахини молились часто. Когда бил колокол, они переставали разговаривать и спешили к молитве, независимо от того, чем занимались. Она умерла в старости во время молитвы в своей крошечной келье.

Когда она умерла, все вокруг стало черным. Затем она проснулась и оказалась среди своих подруг – монашек, которые также умерли. Элизабет сказала, что они были облачены в монашеские наряды и выглядели моложе, чем при жизни. Она также стала выглядеть более молодо, когда умерла. Больше Элизабет ничего не могла вспомнить и никогда больше не говорила о своей жизни в монастыре.

Несколько детей помнили себя в качестве родственников, умерших прежде, чем те появились на свет. Доктор Стивенсон также обнаружил, что случаи перевоплощения в пределах семьи очень часты. Рассказы Харрисонов замечательны тем, что в них говорится о том, насколько убеждены члены семьи в том, что ребенок является их возрожденным родственником. Поскольку члены семьи знают детали биографии умершего и его черты, им очень легко сравнивать заявления и поведение ребенка с тем, что собой действительно представлял их родственник. У них начинают мурашки бегать по коже, когда ребенок в точности копирует жест усопшего или вспоминает те факты, о которых все почти полностью забыли или просто никогда не вспоминали.

Десмонд играл с машинкой на полу, когда без всякого перехода произнес: «Ты знаешь, мам, прежде чем прийти сюда, я был у тети Рут, но не задержался у нее надолго». Мать была изумлена, услышав такое от своего сына, которому было три с половиной года. Ее свояченица, Рут, родила мертвого сына десять лет назад. Но в семье существовал договор никогда не говорить об этом случае, воспоминания о котором все еще причиняли боль Рут. Десмонд ни от кого не мог услышать об этом.

Десмонд отчетливо помнил, каково ему было в матке у тети Рут: там было очень тепло и мягко. Он был «счастливым и мокрым». Он все время «крутился, и крутился, и крутился». Там было темно, но не страшно. По временам его одолевал сон. Однажды он заснул, а когда проснулся, то оказалось, «что он уже не с тетей Рут» ^{3}.

На протяжении нескольких месяцев Десмонд постоянно вспоминал свое пребывание «с тетей Рут». Его родители постепенно пришли к заключению, что он действительно тот мальчик, которого носила Рут. Но мать Десмонда никогда не говорила об этом Рут. «У нее нет собственных детей, – объясняла она, – так что я боюсь рассказывать ей об этом случае с Десмондом. Она может вообразить, что мальчик действительно принадлежит ей». Отец Десмонда говорил так: «То, что он рассказал нам о своем пребывании у Рут, прежде чем прийти к нам, – совершенно немыслимо... Я ни минуты не сомневаюсь, что ребенок жил раньше, и эта память не пропала» ^{4}.

В половине случаев, описанных Харрисонами, дети помнили свою смерть и говорили о ней спокойно, без грусти и страха. Казалось, что они просто заново переживают все то, что происходило с ними, «когда я был здесь раньше».

Маленькая Мэнди помнила, как была своей же сестрой, умершей от врожденной болезни сердца. Все родные были вне себя от горя, когда девочка умерла. Но Мэнди заявила, что умирать было легко, единственное, что ей не нравилось, – это то, что все родные так сильно плакали. «Но, – добавила девочка, – возвратиться назад было очень приятно» ^{5}. Двухлетний Ричард сумел убедить своих родителей, что он не кто иной, как возродившийся собственный дедушка. Он успокоил взрослых тем, что нечего бояться смерти: «Мне не страшно умирать, со мной это уже произошло раньше. Все было нормально» ^{6}.

Только несколько описанных Харрисонами детей испытывали неприятное чувство, вспоминая о смерти (насильственной и травматической). Именно они страдали от фобий, связанных со смертью. Это совпадает с правилом, которое можно вывести на основании данных исследований доктора Стивенсона: травматические смерти в прошлых жизнях порождают необъяснимые фобии.

Один из мальчиков, Доминик, страдал от фобии, имевшей отношение к травматической смерти. Как и в самых неоспоримых случаях доктора Стивенсона, у него на теле было родимое пятно: «на правом бедре была белая линия, напоминающая шрам, которая особенно выделялась на фоне загара» ^{7}.

Еще в младенчестве Доминик боялся погружения в воду. Он подымал такой крик каждый раз, когда родители пытались посадить его в ванночку, что те наконец сдались и стали ограничиваться растиранием мокрой губкой. Однажды, когда бабушка прикоснулась к его шраму, Доминик, который только начал произносить первые слова, сказал: «Человек в лодке сделал это большим ножом. Было много крови. Я весь был в крови». Затем он сказал, что выпал из лодки и утонул ^{8}. Его мать утверждала, что сын никогда не был на лодке, никогда не слышал о том, что ножом можно убить, и у него никогда не шла кровь из-за ранения. Это не была случайная фантазия. Объяснение Доминика прекрасно подходило как к необычному родимому пятну, так и к его страху перед водой. Взрослым пришлось поверить ему.

Уменьшился ли страх Доминика перед водой после того, как он рассказал о своей насильственной смерти? Харрисоны не дают ответа на этот вопрос. Этот факт расстроил меня. Харрисоны проделали замечательную работу, собирая случаи, но то, что они не уделяли достаточного внимания дальнейшей судьбе маленьких героев, вызвало мое удивление. Я хотела узнать, исцелился ли Доминик от своей фобии. Как жалко, что интервьюировала его родителей не я! Я бы попыталась разузнать побольше о том, как они реагировали на поведение своего ребенка и каковы были отдаленные результаты.

Одна история особо тронула меня. Из всех прекрасных случаев, приведенных Харрисонами, только в истории о Никола говорилось о катарсисе и исцелении.