Первобытная культура - Тайлор Эдуар Беннет. Страница 90

Наиболее затруднителен анализ тех объяснительных преданий, которые не настолько неправдоподобны, чтобы оставить их без внимания, и не настолько вероятны, чтобы можно было принять их. Этнографы, знающие, как по всем миру среди примитивных обществ распространен обычай обезображивать зубы и как он исчезает мало-помалу лишь при высшем развитии цивилизации, естественно, приписывают его какой-либо общей причине, кроющейся в природе человека на известной ступени его развития. Но эти уродующие себя племена имеют местные легенды для объяснения местных обычаев. Так, например, бирманские пенонги и батоки Восточной Африки выбивают свои передние зубы, но одно из этих племен говорит, что делает это для того, чтобы не походить на обезьян, а другое – для того, чтобы быть похожими на быка, а не на зебру. Из легенд о татуировании одна из самых странных та, которая рассказывается для объяснения факта, почему у фиджийцев татуируются только женщины, а у соседей их, тонганцев, – только мужчины. Говорят, что один тонганец, отправившись с Фиджи к своим соотечественникам, чтобы научить их обычаю, которому они должны были следовать, шел, повторяя в дороге правило, тщательно им заученное наизусть: «Татуируйте женщин, но не мужчин». К несчастью, он споткнулся о пень, перепутал свой урок и дошел до Тонга, повторяя: «Татуируйте мужчин, а не женщин», чему они всегда следовали с тех пор. Насколько такое объяснение казалось разумным полинезийскому уму, можно судить по тому, что у самоанцев существует вариант этого рассказа с другими подробностями, относимый ими к своему острову вместо Тонганских островов.

Всякий чувствует, каким недостатком в смысле реальности страдает рассказ, в котором нельзя опереться на какое-либо собственное имя. Этот недостаток следующим образом наглядно выражен историком Шпренгером в его «Жизнеописании Магомета». Совершенно иное впечатление испытываешь, когда рассказывается, что «пророк сказал Алкаме» – если даже не знаешь ничего другого об Алкаме, – чем если просто сказано: «Он сказал кому-то». Это чувство, в котором проницательный и ученый критик простодушно сознается, зародилось в умах людей, свободных от такого тонкого исторического понимания, с самых ранних времен, зародилось и дало немало мифологических продуктов. Вот почему случилось так, что одно из главных лиц, встречаемых в преданиях мира, есть на самом деле не кто иной, как «Некто». Нет того дела, которого не могло бы совершить это чудесное существо, нет того образа, в который оно не могло бы облечься. Его стесняет одно только ограничение, заключающееся в том, что присвоенное ему имя должно хотя бы немного соответствовать предпринимаемому им делу, но и от этого он часто отделывается. В наше время история личностей разрабатывается так полно, получая в соответствии с подробностями места и времени вид настоящей хроники, что можно угадать, насколько полной она была в прежнее время. Так, что касается развалин древних построек, относительно действительной истории и цели которых в местных воспоминаниях не сохранилось никакого достоверного предания, миф указывает и строителей и назначение. В Мексике великий «Некто» принимает имя Монтесумы и строит водопровод в Тецкуко. В Иране каждая древняя развалина считается делом героического Антара, в России, говорит Бастиан, – Петра Великого, а в Испании – Боабдила или Карла V.

Европейское народное поверье способно приписать дьяволу всякое древнее здание, поражающее своей массивностью, в особенности те каменные строения, которые археологи причисляют теперь к историческим памятникам. Руководствуясь более изящной идеей, индейцы Северной Америки полагают, что подражательные курганы Огио – эти большие насыпи, в грубой форме изображающие животных, – были в давнее время возведены самим Маниту как обещание изобилия дичи в загробном мире. Новозеландцы рассказывают, что герой Купе отделил северный остров от южного и образовал пролив Кука. Греческий миф поставил у входа в Средиземное море двойные столбы Геркулеса, а в менее отдаленное время открытие Гибралтарского пролива явилось одним из многих подвигов Александра Македонского. Такое множество однотипных рассказов свидетельствует о значении преданий о личных именах, которые прямо разрешают вопрос, задаваемый в течение веков человечеством, о происхождении его обрядов, законов, обычаев и искусств. Нет сомнения, что некоторые из этих преданий представляют действительный факт и в тех случаях, когда они касаются времен не слишком отдаленных, мы имеем возможность отличить в них действительное от воображаемого. Но прежде всего следует установить тот принцип, что при отсутствии подтверждающих доказательств в каждом предании можно заподозрить мифическое начало, если это предание могло быть составлено с умыслом приурочить к тому или иному обычаю или установлению какое-нибудь собственное имя из того соображения, что кто-нибудь должен же был ввести в употребление огонь, оружие, украшения, игры, хлебопашество, брак или любой другой элемент цивилизации.

Среди бесчисленных предметов, возбуждавших любопытство, для удовлетворения которого составлялись объяснительные мифы, были местные имена. Когда первоначальное значение их исчезало в народном сознании, имена эти в период варварства оказались весьма пригодны для составителей мифов, которые объясняли их на свой лад. Так, например, тибетцы говорят, что их озеро Хоморири получило свое название вследствие того, что одна женщина, «хомо», была завезена в воду яком, на котором сидела, и закричала в ужасе: «Ри! Ри!» Арабы рассказывают, что основатели города Сеннаар увидали на берегу реки замечательную красавицу, зубы которой блистали, как огонь, отчего они и прозвали это место «Шиннар», т. е. «огненный зуб». Аркадяне производили название города «Trapezus» от того стола, который был опрокинут Зевсом, когда свирепый Ликаон подал ему к обеду ребенка. Подобные грубые вымыслы по своей сущности нисколько не отличаются от английских местных легенд, передававшихся из уст в уста еще в недавнее время.

Так, например, рассказывают, что римляне, подъезжая к месту, где теперь стоит Эксетер, в восторге воскликнули: «Экке терра!» – и этому город обязан своим названием. Не так давно один любознательный исследователь спрашивал у жителей Фордингбриджа, или Фарденбриджа, как говорят крестьяне, – чем можно объяснить происхождение этого названия, и получил в ответ, что мост (бридж), как предполагают, был построен в то время, когда заработная плата была тик мала, что каменщики получали только один фартинг в день. Весьма известен также фальмутский народный рассказ о сквайре Пендэрвисе и его пиве. Служанка его, извиняясь в том, что продавала это пиво морякам, говорила, что делала это потому, что «пенни достаются им так легко», отчего местность эта была прозвана Пенникомквик. Эта бессмыслица была придумана для объяснения древнего корнуэлльского названия, которое, вероятно, означало – «глава извилистой долины». Искусство мифотворчества должно было пасть весьма низко, чтобы выродиться в подобное.