Путь к Дураку. Книга первая. Философия Смеха. - Курлов Григорий. Страница 80

— …Ощущения, ощущения… — бормотал старик озадаченно. — Когда мысли есть — ощущений нет, одни лишь суждения о них остаются. А вот когда ощущения есть — так теперь мыслям промеж них ну никак не втиснуться…

— Это когда же я в последний раз так шибко ощущал, чтоб даже мыслям места в голове не хватало! — озадачился было Петя, да вновь себя по лбу хлопнул. — А ведь только что!.. Когда смеялся, от испуга спасаясь.

— Ну-ка, ну-ка, — разулыбался Петя, путь к спасению почуяв. — Смех, значит… Сколько уж раз я из беды себя им выручал, так неужто ещё одного раза не получится?

Он включил смех вначале в утробе своей, затем теплом тела всего засмеялся, потом в самую глубь свою заглянул — помог в себе каждой частичке мелкой смехом зазвучать. Да будто весь смехом единым стал…

Долго Петя так стоял, улыбаясь. Затем сказал вслух:

— Мир мысленный стал во мне таким размытым и неубедительным. таким бессловесным и прозрачным, что ни за что дракону им теперь не пробудиться…

— Спи, мой огнедышащий, — добавил он, к двери подходя, — спи, мой длиннорукий…

И вновь смехом всего себя заполнил…

Здоровенный рыжий детина с красным лицом, сплошь усыпанным конопушками, и носам картошкой, неторопливо ходил вокруг дерева, держа в руках верёвку. Грузная поступь его. тяжёлый взгляд из-под кустистых, рыжих бровей и громадная палица в полдерева обхватом, прислоненная рядом, выдавали в нём дурную и необузданную силу.

— Сколько уж раз говорено им, — рассуждал он глухим голосом, — предупреждено было: берегите природу. Мать вашу!..Да всё без толку — самогон выгонят, а брагу в озеро льют. Вот русалки-то мало-помалу и охмелели, распутничать начали, а там и повымерли все… Где ж теперь в глухомани такой бабу для души сыскать?.. Э-эх!.. — крякнул досадливо и дёрнул верёвку, затягивая.

Петя стоял, прикрученный этой верёвкой к дереву, и молча наблюдал. Рыжий разбойник, покончив вязать его, тяжело бухнулся на траву рядом и с интересом глянул на него.

— Так чего ж это ты дубину-то мою спёр, добр человек — незлобиво спросил он. — Хороша дубина была, много лет я с ней слонялся, не то што энта чурка, — отпихнул он от себя огромную сучковатую палицу, — полгода я с ней маюсь, а фарта всё нет…

— Не брал я твоей дубины, — в который раз уже отвечал ему Петя, — я её и поднять-то не смогу…

— …Ну да, ну да, — будто и не слыша, кивал головой разбойник, — говорили мне, что крепышок гдей-то здесь гуляет, сам невелик, зато силы в нём — немеряно. Муромцем величают… Так неужто ты и есть?..

— Петя я, — терпеливо втолковывал ему Петя, — палицы твоей мне не поднять.

— Да вот и я гляжу, — продолжал будто с собой разговор рыжий разбойник, — где ж тебе, заморышу. Муромцем-то быть? Однако ж палицу уволок… И на што она тебе?..

Битый уж час втолковывал ему Петя, что ошибка вышла, да всё никак не доходило это до разбойника.

Он рылся в своей суме, что-то напевая про себя. Петя долго слушал эти диковатые напевы, наблюдая за ним, затем вздохнул. Разговор с рыжим верзилой не складывался. Он был начисто лишён человеческой логики. Он был начисто лишён и слуха, и вкуса. Чего он не был лишён, так это запаха…

Будто подслушав его мысли, разбойник вновь заговорил.

— А может, и не ты спёр… — сказал он невесёлым голосом. — Никто ведь не знает столько, сколько не знаю я…А всё почему? А долбанулся я головой как-то о дерево, так и дерево пополам, и в голове чегой-то сломалось…

— Сначала забываешь имена, — пожаловался он, — потом забываешь лица, затем забываешь застёгивать портки… Он помолчал и вздохнул:

— …Но хужей всего, когда забываешь расстёгивать портки… Затем вдруг встал, потоптался, ухватив палицу, легко сунул её под мышку. И как-то просительно сказал Пете:

— Ты уж извини, что без скандала ухожу…Но — дела. На Большую дорогу пора, на дежурство заступать. Ты постой пока, приду — разберусь… Если вспомню… — и он в несколько огромных шагов растворился в чащобе леса.

Петя ошалело уставился ему вслед.

— «Если вспомню…» — ничего себе, — пробормотал он вслух, — а если нет?..

Он представил, что будет, если его запамятуют так же, как портки… Унылая картинка получалась.

— Сколько ещё не сделано… — сказал Петя. — А сколько ещё предстоит тогда не сделать?.. — и он передёрнул плечами.

— Опыт, — успокаивал затем себя, — это то, что позволяет человеку делать новые ошибки в подтверждение старых… У людоеда на крючке висел? Висел… Яблоко волшебное сожрал? Сожрал… Меня дракон чуть не слопал? И это было…

— Значит, что-то во мне всё ещё не ладно… — сделал вывод Петя и вздохнул.

— …Вздох — это упрёк настоящему, это страх перед Миром, — будто в ответ раздалось в его голове, и прямо перед ним появилась улыбка Мява. — А ведь ты, не более беззащитен перед ним, чем он перед тобой. Ощущать себя беззащитным перед Мирам — это то же, что содрогаться при виде себя.

— Ты кстати. Мяв, — обрадовался Петя, — чего-то я в себе никак поднять не могу. И ведь чую недоделку внутри, а в чём она — не разберу никак. Видишь вот, вновь в ловушку себя загнал…

— Ты, Петя, — заурчал Мяв, — как всегда непобедим в борьбе с собой. Неприятности, знаешь ли, они приходят и уходят, а их творцы остаются…

— Так и я о том же, — заволновался Петя, — хочу уже полный порядок в себе навести, что погнилее нащупать да наружу выволочь. Надоело мне туда-сюда по сказкам шляться, пора уже и старуху домой возвертать… выскочить бы из себя прежнего, да так, штоб и не возвращаться более…

— Ой, Петя, — хмыкнул Мяв, — неспешно наука в тебя проникает Смотри, как бы выйдя из себя да не заблудиться в других. Ведь возвращаться-то всё равно придётся… Вот и воротишься сам не свой. Наберись терпенья и, если любишь жизнь, меньше насилуй её своими мыслями да упрёками себе. Как правило, лишь к концу пути нашего мы и понимаем смысл самого пути. Да и то не всё, а лишь те, кто не остановился, в мыслях запутавшись. Слава хромому, Петя, ведь если мы знаем, что он хромой, значит, он идёт…

Петя помолчал, пытаясь переварить услышанное, а затем спросил с ехидцей:

— Слушай, Мяв, а ты в самом деле такой умный? Может, ты просто притворяешься? Мяв захихикал:

— Не нравится, Петя? Прямых ответов, простых советов желаешь? Хочешь, чтобы я за тебя твой путь прошёл?.. По головке гладил… слезу с тобой пустил?.. Запомни: если кто-то идёт тебе навстречу — значит, вам в разные стороны и не по пути. А само плывёт в руки, сам знаешь что. То, что не тонет…

Рыжая улыбка начала бледнеть, исчезая, голос Мява звучал всё тише.

— Не жди дня завтрашнего, когда умнее и краше станешь. Угомонись, Петя. Жизнь, она ведь сегодня проходит…Когда ты всё же отыщешь счастье своё, то поймёшь, что всё это время оно было рядом с тобой, как заплата на твоей драной заднице…

Поcле ухода Мява Петя ещё долго прислушивался к себе, пытаясь разобраться в ощущениях. Как всегда, не сразу доходило до него сказанное котом, но он уже не раз убеждался в мудрости этой рыжей бестии.

— Хорошо, — наконец сказал он вслух, — вот стою я здесь привязанный… Что это значит? В чём-то я потерпел неудачу…Л неудачник — это кто? — это человек, неправильно воспринявший урок, который сам себе и преподал. Так? Так! В чём же этот урок заключался?

Петя задумался. Стоял, только пальцами пошевеливая да плечами слегка поводя — это было всё, что он мог делать, оставаясь связанным.

— Неудача, — сказал наконец, — это всего лишь то, из чего строят удачу. Не бывает безвыходных ситуаций. Есть только те ситуации, выход из которых нас не устраивает… А что именно меня не устрашает?..

— Ну, выхода мне пока и вовсе не видать, — отвечал себе Петя, — могу предположить только, что он там же, где и вход… А вот что не устраивает меня, так это стоймя стоять связанным, воронам на смех. Пить давно уже хочется — тоже не устраивает…Болваном себя чувствовать постоянно — очень не устраивает…Больно уж мотает меня — то червяком никчёмным себя чую, то Хозяином сказочным… А какой я взаправду, о том сказать и некому. Мява разве поймёшь, одни пинки под зад… Яга, правда, доброе говорила — так ведь баба, разве можно ей верить…Кощей или людоед энтот — вегетарианец, что с братом полудуркам, так их похвалы и того меньше значат, ведь и сами-то они — мало люди…Петя ещё помолчал и вывод наконец сделал: