От двух до пяти - Чуковский Корней Иванович. Страница 75

VI. ИГРОВЫЕ СТИХИ

Одиннадцатая заповедь для детских писателей заключается в том, что их стихи должны быть игровыми, так как, в сущности, вся деятельность младших и средних дошкольников, за очень небольшими исключениями, выливается в форму игры.

"Ребенок, - говорит М.Горький, - до десятилетнего возраста требует забав, и требование его биологически законно. Он хочет играть, он играет всем и познает окружающий его мир прежде всего и легче всего в игре, игрой. Он играет и словом и в слове. Именно на игре словом ребенок учится тонкостям родного языка, усваивает музыку его и то, что филологи называют "духом языка" [170].

Конечно, есть отличные стихи для детей, не имеющие отношения к игре; все же нельзя забывать, что детские народные стишки, начиная от бабушкиных "Ладушек" и кончая "Караваем", чаще всего являются порождением игры [171].

Вообще почти каждую свою тему поэт, пишущий для младших дошкольников, должен воспринимать как игру. Тот, кто не способен играть с малышами, пусть не берется за сочинение детских стихов.

Но дети не ограничиваются играми этого рода. Они, как мы видели, играют не только вещами, но и произносимыми звуками. Эти звуковые и словесные игры, очевидно, чрезвычайно полезны, так как в фольклоре детей всего мира они занимают заметное место. Даже когда ребенок становится старше, у него часто возникает потребность потешиться и поиграть словами, так как он не сразу привыкнет к тому, что слова выполняют только деловую, коммуникативную функцию. Разные словесные игрушки все еще привлекают его, как привлекают куклы многих девочек, давно уже вышедших из "кукольного" возраста.

Вспомним наши русские потешки, созданные уже в школьной среде:

"Императрина Екатерица заключила перетурие с мирками".

"Челодой моловек! Не камняйтесь бросами, а то режиком заножу, будешь дрыжками ногать".

Дошкольнику такие словесные игрушки еще больше нужны, так как пользование ими всегда знаменует, что ребенок уже вполне овладел правильными формами слов. Это видно уже из того, что отклонение от правильных форм он воспринимает как нечто забавное.

Взрослые, кажется, никогда не поймут, чем привлекательны для малых ребят такие, например, незатейливые деформации слов, которые я позаимствовал в английском фольклоре:

Жила-была мышка Мауси

И вдруг увидала Котауси.

У Котауси злые глазауси

И злые-презлые зубауси.

Подбежала Котауси к Мауси

И замахала хвостауси:

- Ах, Мауси, Мауси, Мауси,

Подойди ко мне, милая Мауси!

Я спою тебе песенку, Мауси,

Чудесную песенку, Мауси!

Но ответила умная Мауси:

- Ты меня не обманешь, Котауси!

Вижу злые твои глазауси

И злые-презлые зубауси!

Так ответила умная Мауси

И скорее бегом от Котауси!

Дети именно потому и смеются, что правильные формы этих слов уже успели утвердиться в их сознании.

Мою песенку очень бранили в печати за "коверкание родного языка". Критики предпочитали не знать, что такое "коверкание" с незапамятных времен практикуется русским фольклором и узаконено народной педагогикой. Вспомним хотя бы известную сказку "Звери в яме", где несколько раз повторяются в различных вариантах такие стихи:

Медведь-медведухно - имечко хорошее.

Лиса-олисава - имечко хорошее,

Волк-волчухно - имечко хорошее,

Петух-петушихно - имечко хорошее,

Кура-окурова - имя худое.

Почему же, спрашивается, всевозможные человеки в футлярах нещадно преследуют подобные словесные игры, столь необходимые детям в процессе их языкового развития?

С великим удовольствием я вспоминаю, как яростно встретили леваки-педагоги мои игровые стишки о лягухах, впервые увидавших черепаху:

И они закричали от страха:

- Это Че!

- Это Ре!

- Это Паха!

- Это Чечере... папа... папаха...

Покойный академик Игорь Грабарь сообщил мне, что в детстве ему, как и всем его товарищам-сверстникам, очень нравилась такая вариация басни "Мартышка и очки":

ОЧКИШКА И МАРТЫ

Старишка в мартости глаза слабами стала,

А у слухей она людала...

Весело и озорно, совсем по-детски увлекался такой словесной игрой молодой поэт Даниил Хармс. Нужно было видеть, каким восторгом встречали они своего любимого автора, когда он читал им с эстрады:

А вы знаете, что у,

А вы знаете, что па,

А вы знаете, что пы,

Что у папы моего

Было сорок сыновей?

И дальше:

А вы знаете, что на,

А вы знаете, что не,

А вы знаете, что бе,

Что на небе

Вместо солнца

Скоро будет колесо?

и т.д.

Совсем по-другому, но так же аппетитно и весело играет он словом "четыре" в своей последней книжке "Миллион":

Раз, два, три, четыре,

И четыре на четыре,

И четырежды четыре,

И потом еще четыре.

Одним из лучших памятников его словесной игры останется "Иван Иваныч Самовар", где всему повествованию придана такая смехотворно однообразная (и очень детская) форма:

Самовар Иван Иваныч,

На столе Иван Иваныч,

Золотой Иван Иваныч

Кипяточку не дает,

Опоздавшим не дает,

Лежебокам не дает.

Такие же игровые стихи создал в свое время поэт Александр Введенский. Особенно было популярно в детской среде его шуточное стихотворение "Кто?":

Дядя Боря говорит,

Что

Оттого он так сердит,

Что

Кто-то на пол уронил

Банку, полную чернил,

И оставил на столе

Деревянный пистолет,

Жестяную дудочку

И складную удочку.

Может, это серый кот

Виноват?

Или это черный пес

Виноват?

и т.д.

С таким же озорством Наталья Кончаловская изобрела такие небывалые овощи:

Показал садовод

Нам такой огород,

Где на грядках, засеянных густо,

Огурбузы росли,

Помидыни росли,

Редисвекла, чеслук и репуста,

Сельдерошек поспел

И моркофель дозрел,

Стал уже осыпаться спаржовник,

А таких баклачков

Да мохнатых стручков

Испугался бы каждый садовник.

Я не говорю, что детские писатели все, как один, должны сплошь заниматься такими словесными играми, забыв о других воспитательных и литературных задачах (это было бы ужасно и привело бы к деградации детской поэзии), я только хочу, чтобы наконец была признана педагогическая целесообразность и ценность литературного жанра, который недаром так богато представлен в устной народной поэзии (см. главу "Лепые нелепицы").

Мастером этого жанра был С.Я.Маршак. Его знаменитое четверостишие о вагоновожатом словно затем и написано, чтобы разъярять скудоумных филистеров и восхищать детвору:

Глубокоуважаемый

Вагоноуважатый!

Вагоноуважаемый

Глубокоуважатый.