Берегиня Иансы - Ефиминюк Марина Владимировна. Страница 46
Любое утро бродяги, даже самое солнечное и светлое, начинается и заканчивается одной мыслью – поесть. Не обязательно вкусно, главное сытно. Одинаковые желания отражались на наших лицах, и мы в унисон сглатывали набегающую слюну.
Голодные и уставшие, мы достигли оживленного торгового тракта. Путники, спешащие к Истоминскому, шарахались от нас, как от прокаженных. Савков с Давидывым, открывающие процессию (угрюмостью напоминающую похоронную), представляли собой колоритную пару – оба бородатые, лохматые и хорошенько потрепанные жизнью. Кто бы мог подумать, что еще несколько дней назад и тот и другой носили камзолы стоимостью в целую корову. Я заметно хромала и чувствовала себя совершенно разбитой. Алевтина в ночной сорочке, прикрываясь колючей шерстяной шалью, вертела головой и с жадностью впитывала каждое увиденное новое лицо. Дарья ковыляла следом, для чего-то сунув под мышку травяной веник, будто бы не желала с ним расставаться. От веющего запаха, так лихо отпугнувшего волков-людоедов, трусливо поджав хвост, убежал увязавшийся за нами бродячий пес. Наступив на острый камень, я взвыла в голос и схватилась за ногу, уверенная, что распорола ее до крови.
– Что?! – Савков резко оглянулся, готовый накинуться на меня с очередной гневной тирадой, но лишь изумленно развел руками: – Ты опять потеряла лапоть?
– Ты только заметил? – растирала я черную пятку, на которой под слоем грязи не появилось и царапины.
Давидыв, цокнув языком, кивнул головой:
– Пгивал! Алевтина, закгой гот, а то все думают, что мы тебя из монастыгя укгали!
Он свернул на обочину и, не медля ни секунды, растянулся на травке в тени ветвистого дуба.
Аля удивленно захлопала темными глазищами, явно не понимая, о чем с ней толкуют. Дарья, растрепанная и запыхавшаяся, тяжело дыша, уселась, прислонившись к стволу, и поморщилась от неудобства. Мимо тяжеловесными шхунами проплывали медлительные купеческие караваны, легкими лодчонками проносились двуколки, бурлаками тащились пешие. Все с подозрением косились в нашу сторону, явно принимая за разбойников.
– Алька! – Давидыв лежал на спине, закинув руки за голову, и лениво жевал сорванную травинку. – Куда тебя проводить-то надо?
Девушка, все это время рассматривавшая путников, недоуменно пожала плечами:
– Куда проводить?
– Домой, – встряла я в разговор, – у тебя ведь есть дом?
– Дом? – Аля глянула на меня с немым изумлением. – Я не знаю. Сирота я. Мамка в деревне умерла от легких еще по зиме.
Давидыв приподнялся на локтях и озабоченно глянул на хмурого Савкова. Все запутывалось еще сильнее. Мужики за мной-то в четыре глаза уследить не могли, а тут еще одна девица, слишком невинная и незнакомая с окружающим миром – лакомый кусочек для негодяев всех мастей. Дело спасла Дарья, вероятно где-то внутри себя мучившаяся от невысказанной материнской любви:
– Я заберу девочку с собой. У меня тетка под Николаевском живет. Чай не изверги, обогреем сиротку.
Аля уставилась на нее почти испуганно. Становилось очевидным, что ей очень хотелось остаться с нами троими, попасть в саму столицу, а не на сельские просторы к коровам, козам да деревенским увальням, и ничто не сможет переубедить упрямую девочку. Только кто ж ее спрашивать будет?
– Так и поступим, – быстро согласился Николай с явным облегчением, чувствуя, как с его плеч свалилась непосильная ноша.
На дороге отчаянно загрохотало, и мы одновременно оглянулись. Напротив нас, угрожающе накренившись, встала порожняя телега, запряженная гнедой кобылкой. Сломанная ось деревянного колеса ощетинилась острыми шипами.
– Шоб тебе пусто было, кобыла проклятущая! – В сердцах ругнувшись, возница соскочил на дорогу и озабоченно обежал подводу, с кислым лицом разглядывая поломку. – Кто ж тебе, дура, камни под колеса сует?! – Он стянул картуз и в отчаянии отер им выступившую на лбу испарину.
Савков быстро поднялся:
– Эй, мужик!
Тот оторвался от созерцания разломанной оси и повернулся к нам, разведя руками:
– Вот зараза! Ты глянь, что случилось! Шоб ее, стерву, разобрало по швам!
– Помочь чем?
– Да чем тут поможешь?
– Починю.
– Слесарных дел мастер? – поинтересовался тот.
– Колдун, – буркнул себе под нос Николай.
Через какую-то минуту ось была восстановлена, светилась толстым зеленоватым слоем магии и воняла жасмином.
– Ну чего, подвезешь? – От усталости после колдовства Савков еле держался на ногах.
– Да куда ж я вас всех? – спохватился мужичок. – Колесико-то не выдержит.
Вмиг растеряв всю доброжелательность и радость, он уже поглядывал на колдуна с нескрываемой враждебностью.
– Ну как знаешь, – пожал плечами Николай.
Магия постепенно стала развеиваться, а деревянная ось жалобно скрипнула. Хозяин тут же подобрел и с вымученной улыбкой кротко кивнул головой.
Мы тряслись в телеге и не верили собственному счастью. Для полного удовольствия не хватало краюхи хлеба. От голода сводило живот и темнело в глазах. Лошадка понуро тянула ставший в пять раз тяжелее воз.
– Говорят, что кто-то недалеко отсюда деревню белорубашечников спалил, – вдруг заговорил возница. Видно, балагурство победило-таки обиду на наглый шантаж.
– Пгавда? – усмехнулся Денис и подмигнул Але, тут же потупившей взор.
– Правда, правда. По мне, так это и лучше. Они ведь по деревням у нас ходят, людей к себе зазывают. Надоели, стервецы.
Аля выглядела совсем сконфуженной, и на нежных щечках появился стыдливый румянец. Я неосторожно почесала ногу, чуть-чуть задрав штанину, под которой слепящим лучом блеснул браслет, так что Николай поморщился.
– И много уходят? – интересовался Денис.
– Много ли, мало ли – не знаю, но уходят. Вона, гляньте, едут, голубчики!
– Где? – На лице Алевтины не осталось и кровин-ки, только большущие черные глаза горели страхом. Она переводила торопливый испуганный взгляд с меня на Дарью, потом на хмурого Николая, уставившегося, в свою очередь, на мои грязные порты.
– Ты чего? – Я поджала ноги, пытаясь скрыть от навязчивого внимания Савкова свой маленький секрет.
– Я… я… – лепетала девушка, кусая губы и нервно теребя платок.
Зазвенели бубенцы на упряжи. Да только не весело и не радостно играли они – хмуро, заунывно, словно приглашая на вечернюю молитву. Нам навстречу неторопливо и величаво плыла повозка, влекомая сильным мерином. Ветхий тканевый полог возка едва покачивался. Две прямые фигуры в белых балахонах сидели на облучке и в яркий солнечный день выглядели надвигающимися грозовыми тучами. Алевтина метнулась на дно телеги, вжимаясь в него. Белорубашечники поравнялись с нами, и мы все непроизвольно повернулись в их сторону. Бородач с длинными волосами, опутывающими паутиной широкие плечи, ответил нам холодным взглядом. Денис будто бы случайно подвинулся, пытаясь загородить хрупкую, трясшуюся осенним листом Алевтину, свернувшуюся комочком и прикрывшую голову руками.
Но, видно, у «брата» оказался острый взор. Через секунду его кустистые брови-домики недоуменно взметнулись вверх, и он трубно вскрикнул:
– Алевтина?! – Голос его возвысился, выказывая гулкий бас, так что окружающие завертели головами, разглядывая его обладателя. – Алевтина?! – повторил он, приподнимаясь.
– Мужик, гони! – тихо, но очень твердо приказал вознице Николай.
– Чаво?! – не понял тот, никоим образом не въезжая в катастрофу. – У меня на телеге ось сломана.
– Будто мы не знаем! Сказали тебе, гони! – Я выхватила из его слабых рук вожжи и подстегнула лошадку.
Та, всхрапнув, со всей силы дернула телегу. Дремавшая Дарья, испугавшись, отбросила веник в изумленное лицо мужичка-доброхота и вылупилась как ошалелая. Я подстегивала и подстегивала, заставляя кобылу прибавить ходу. Телега жалобно скрипела, готовая развалиться. В лицо бил ветер, мелкие камушки да песок сыпали в глаза. За нами клубилось облако пыли, и в нем проявлялся размытый силуэт несущейся вслед повозки. Путники кто куда разбегались с нашего пути, с визгом и проклятиями. Купеческие подводы едва успевали съехать на обочину. Мы неслись как сумасшедшие. С головы мужичка слетел картуз и попал под деревянные колеса.