По направлению к психологии бытия. Страница 16

Если все это так, если ребенок сам должен решать, идти ему вперед или нет, поскольку он один может знать свое субъективное переживание удовольствия, тогда как мы можем примирить эту абсолютную необходимость в доверии внутренней индивидуальности с необходимостью помощи от окружения? Ведь ребенок действительно нуждается в помощи. Не чувствуя поддержки он будет слишком напуган, чтобы дерзать. Каким образом мы можем помочь ему в его развитии? — И, что не менее важно, каким образом мы можем помешать его развитию?

Противоположностью субъективному ощущению удовольствия (вере в себя), если речь идет о ребенке, является мнение других людей (любовь, уважение, одобрение, восхищение, вознаграждение — то есть вера в других в ущерб вере в себя). Поскольку другие люди жизненно важны для беспомощного ребенка, страх потерять их (как гарантов безопасности, «поставщиков» питания, любви, уважения и т. д.) является первобытным, парализующим страхом. Поэтому ребенок, когда ему нужно сделать трудный выбор между собственными приятными ощущениями и ощущением одобрения других людей, как правило, вынужден выбирать одобрение других людей и либо подавлять, либо умерщвлять свое удовольствие, либо не замечать его, либо контролировать его силой своей воли. Как правило, одновременно с этим развивается предубеждение относительно ощущения удовольствия, или же стыдливое и скрытное отношение к нему, которое, в конце концов, приводит даже к неспособности ощущать удовольствие. [5]

Стало быть, «распутье», первичный выбор — это выбор между своим «я» и «я» других людей. Если единственный способ сохранить свое «я» состоит в том, чтобы расстаться с «другими», то нормальный ребенок откажется от себя. О причине я уже говорил — потребность в безопасности есть самой фундаментальной и доминирующей потребностью ребенка, гораздо более сильной, чем потребность в независимости и самоосуществлении. Если взрослые заставляют его выбирать между одной (низшей, но более сильной) жизненной необходимостью и другой (высшей, но более слабой) жизненной необходимостью, ребенок вынужден выбрать безопасность ценой отказа от своего Я и развития этого Я, отказа от саморазвития.

(В принципе, нет никакой необходимости заставлять ребенка делать этот выбор. Люди зачастую делают это просто из невежества или нездоровых побуждений. Мы знаем, что в этом нет необходимости, потому что у нас достаточно примеров детей, которым предложили безопасность, любовь и уважение, не потребовав при этом никаких жертв.)

В этом смысле, мы можем извлечь очень важные уроки из опыта терапии, креативного подхода к образованию, обучению искусствам и, в частности, как я считаю, искусству танца. Там, где присутствуют терпимость, любовь, одобрение, понимание, защищенность, удовлетворение, поддержка и отсутствуют агрессивность, стремление ставить оценки, желание сравнивать, то есть там, где человек может чувствовать себя в полной безопасности, там у него появляется возможность разобраться со всевозможными мизерными мотивами, вроде враждебности, невротической зависимости, и дать им выход. Стоит только человеку пройти через такой катарсис, и он спонтанно устремляется к другим радостям жизни, которые другими людьми воспринимаются как "более возвышенные" или направленные на развитие личности, например, к любви и творчеству. Стоит человеку испытать эти радости, и он будет предпочитать их всем остальным.

(Зачастую нет особой разницы, какой именно тщательно разработанной теории придерживается терапевт, учитель, психоаналитик и т. д. По-настоящему хороший терапевт, может разделять самые пессимистичные взгляды Фрейда и тем не менее работает так, словно развитие личности вполне возможно. По-настоящему хороший учитель, который на словах полностью поддерживает «розовый», оптимистический взгляд на человеческую природу, с полным пониманием и уважением расскажет своим ученикам о регрессивных и защитных силах. Однако можно преклоняться перед вполне реалистичной и всеобъемлющей философией, но отступать от ее принципов на практике: в терапии, в преподавательской деятельности, в воспитании своих детей. Учителем может быть только тот, кто уважает страх и самозащиту; терапевтом может быть только тот, кто уважает здоровье.)

Парадоксальность этой ситуации отчасти заключается в том, что на самом деле и «плохой» выбор для невротика может быть «хорошим» или, по крайней мере, понятным и даже необходимым с точки зрения его (невротической) динамики. Мы знаем, что попытка устранения функционального невротического синдрома либо посредством силы, либо путем слишком лобового противодействия или разоблачения, либо через стрессовую ситуацию, которая разрушает возведенную индивидом защиту от слишком болезненных озарений, может сокрушить и саму личность. Здесь перед нами встает вопрос пошаговости развития. И снова, хороший родитель, терапевт или преподаватель действует таким образом, как будто понимает, что мягкость, доброта, уважение к страху, понимание естественности защитных и регрессивных сил необходимы, если мы хотим, чтобы развитие представляло для ребенка радостную перспективу, а не страшную угрозу. Поведение учителя предполагает понимание им того факта, что развитие может иметь место только в безопасной ситуации. Он чувствует: если индивид занял "глухую оборону", значит для этого есть основания, и он готов проявить терпение и понимание, несмотря на то, что знает путь, по которому должен идти ребенок.

В сущности, с динамической точки зрения, абсолютно любой выбор является мудрым, если мы примем, как должное, существование двух типов мудрости — мудрости самозащиты и мудрости развития. (См. гл. 12, в которой рассматривается третий тип «мудрости», а именно, здоровый регресс.) Оборонительная позиция может быть не менее мудрым решением, чем дерзкое стремление вперед; это зависит от особенностей личности, ее статуса и той ситуации, в которой она находится в момент выбора. Выбор в пользу безопасности является мудрым решением, если в результате человек избегает боли, которую в данный момент он не может вынести. Если мы хотим помочь ему в его развитии (потому что мы знаем, что постоянный выбор в пользу безопасности, в конце концов, приведет его к катастрофе и отсечет его от возможностей, которые, воспользуйся он ими, принесли бы ему радость), то все, что нам остается сделать, — это помочь, если он просит помочь ему избавиться от страданий, и, вместе с тем, дав ему чувство безопасности, поманить его вперед, к новым ощущениям, подобно матери, которая разводит руки, чтобы ребенок попытался идти сам. Мы не можем заставить его развиваться, мы можем только поманить его, предоставить ему такую возможность, веря в то, что новый опыт сам по себе заставит человека отдать ему предпочтение. Отдать предпочтение новому ощущению может только сам человек; никто не может сделать это за него. Если опыт развития станет его частью, оно не может ему не понравиться. Если же оно ему не понравится, то мы должны смиренно согласиться с тем, что в настоящий момент это не отвечает его природе.

Иначе говоря, больного ребенка следует уважать ничуть не в меньшей степени, чем здорового, если речь идет о процессе развития. Только когда мы с уважением относимся к его страхам, он может дерзнуть быть смелым. Мы должны понимать, что темные силы так же «нормальны», как и силы развития.

Это очень тонкая задача, поскольку, с одной стороны, только мы знаем, что для него лучше (поскольку речь идет о привлекательности его продвижения в избранном нами направлении), и, с другой стороны, только он знает, что для него лучше в итоге. Это значит, что мы должны только предлагать, и при этом крайне редко предлагать силовые решения. Мы должны быть полностью готовы не только звать вперед, но и уважать стремление человека отступить, "зализать раны", восстановить силы, взглянуть на ситуацию с выгодной и безопасной точки и даже вернуться к низшим радостям жизни, чтобы вновь обрести необходимую для развития отвагу.