По направлению к психологии бытия. Страница 22

Одним из основных механизмов, с помощью которых любовь создает более глубокое восприятие глубинных качеств объекта, чем не-любовь, состоит в том, что любовь включает в себя завороженность объектом любви, стало быть, она включает в себя постоянное, внимательное и испытующее обозрение объекта, «любование». Возлюбленные могут открыть друг в друге потенциальные возможности, которые незаметны другим людям. Мы привычно говорим, что "любовь слепа", но сейчас мы должны допустить как возможность, что при определенных обстоятельствах любовь бывает более «зрячей», чем не-любовь. Под этим, разумеется, понимается возможность каким-то образом заметить еще не проявившиеся качества. Это не столь уж сложная проблема для исследователя, как это может показаться на первый взгляд. Тест Роршаха в руках эксперта тоже представляет собой выявление еще не осуществленных способностей. В принципе, эта гипотеза вполне поддается проверке.

Американская или, если взять шире, западная психология, с моей точки зрения, эгоцентрично предполагает, что человеческие потребности, страхи и интересы всегда должны быть детерминантами восприятия. "Новый взгляд" на восприятие зиждется на предположении, что познание обязательно должно быть мотивированным. Это также отвечает классической точке зрения сторонников Фрейда (137). Из этого следует допущение, что познание есть вспомогательный механизм приспособления и что оно до определенной степени должно быть эгоцентричным. Такая точка зрения предполагает, что на мир следует смотреть только с точки зрения интересов воспринимающего и что ощущения должны быть организованы вокруг эго как центрального и определяющего ядра. Я должен добавить, что в американской психологии такая точка зрения существует уже давно. Так называемая "функциональная психология", отмеченная сильным влиянием широко распространенной версии дарвинизма, также имеет тенденцию рассматривать все способности с точки зрения их полезности в "борьбе за выживание".

Я, кроме того, считаю эту точку зрения этноцентричной, и не только потому, что она явно представляет собой бессознательное выражение западного мироощущения, но и потому, что она предполагает упрямое пренебрежение к трудам философов, теологов и психологов Востока, особенно китайцев, японцев и индусов, не говоря уже о трудах таких западных авторов, как Голдстайн, Мэрфи, Бюлер, Хаксли, Сорокин, Уоттс, Нортроп, Ангьял и многие другие.

Результаты моих исследований указывают на то, что восприятие действительно может подниматься над эго, быть бескорыстным и неэгоцентричным. Для самоосуществляющихся людей это нормальное явление, а у среднего человека это происходит периодически, во время пиковых переживаний. Восприятие может быть немотивированным, безличностным, отстраненным, может не сопровождаться никакими желаниями и устремлениями. Оно может быть сосредоточено не на эго, а на воспринимаемом объекте. То есть перцепционное переживание может быть организовано вокруг объекта как центральной точки, а не основываться на эго. Человек как бы воспринимает нечто, обладающее своей собственной независимой от воспринимающего реальностью. При эстетических и любовных переживаниях вполне возможно настолько «раствориться» в объекте, что наше «я» исчезает в буквальном смысле. Некоторые авторы, занимающиеся эстетическими и мистическими переживаниями, чувствами материнства и любви, например, Сорокин, зашли настолько далеко, что утверждают, будто при пиковых переживаниях мы можем говорить даже об отождествлении воспринимающего и воспринимаемого, об их слиянии в новой и высшей целостности, в сверхорганизованной системе. Это напоминает некоторые определения эмпатии и отождествления и, конечно, открывает новые возможности для проведения исследований в данном направлении.

Пиковое переживание есть нечто, само по себе оправдывающее свое существование, нечто самоценное. То есть оно является целью, тем, что мы можем назвать переживанием-целью, а не переживанием-средством. Оно представляется настолько ценным откровением, что даже сама попытка как-то обосновать его посягает на его смысл. Мои респонденты все как один утверждали это, описывая свои любовные, мистические, эстетические, творческие переживания и вспышки озарения. Это становится особенно ясно в момент просветления в терапевтической ситуации. В силу того, что индивид защищается от озарения, оно, по определению, является болезненным ощущением. Его прорыв в сознание иной раз может быть разрушительным для личности. И все же, несмотря на это, все говорят, что оно стоит того, что в конечном итоге оно становится желанным. Быть зрячим лучше, чем быть слепым (172), даже если приходится видеть неприятные вещи. Это тот случай, когда безусловная ценность переживания нивелирует причиняемую им боль. Многочисленные авторы, пишущие на темы эстетики, религии, творчества и любви, единодушно определяют эти переживания не только как изначально ценные, но и как ценные настолько, что ради этих мимолетных моментов стоит прожить всю жизнь. Мистики всегда говорили об этой великой ценности мистического переживания, которое посещает человека в считанные мгновения его жизни.

Пиковое переживание резко контрастирует с обычными житейскими переживаниями, особенно что касается западного человека, в частности, как его представляют американские психологи. Поведение настолько отождествляется со средством достижения цели, что для многих авторов «поведение» и "инструментальное поведение" являются синонимами. Все делается ради достижения какой-то далекой цели, для того, чтобы получить что-то еще. Эта установка достигла своего апофеоза в теории ценности Джона Дьюи (38а), в которой утверждается, что никакой цели вообще не существует, а существуют только средства ее достижения. Но даже это утверждение отличается неточностью, поскольку подразумевает существование цели. Поэтому, чтобы не быть неправильно понятым, Дьюи утверждает, что средства являются средством обретения других средств, которые, в свою очередь, тоже являются только средством, и так до бесконечности.

Для моих респондентов пиковое переживание чистой радости было одной из главных целей в жизни и одной из тех вещей, ради которых стоит жить. Совершенно непостижимо, почему психологи не обращают внимания на пиковые переживания, официально не признают свидетельства о них или, что еще хуже, априорно отрицают (в объективистской психологии) саму возможность их существования, как объектов научного исследования.

Отличительной чертой всех изученных мною случаев характерного пикового переживания была дезориентация во времени и пространстве. Если точнее, то в эти моменты человек субъективно находится вне времени и пространства. Поэт или художник в порыве творчества забывает об окружающем его мире, и время для него останавливается. Когда он выходит из этого состояния, он не может понять, сколько прошло времени. Зачастую он, словно выходя из полу-обморочного состояния, вынужден приложить усилия, чтобы понять, где он находится.

Многие люди, особенно влюбленные, рассказывали что еще более важно — о полной утрате ощущения протяженности времени. В этом экстатическом состоянии не только день может пролететь с такой невероятной скоростью, что покажется минутой, но и минута может быть прожита настолько интенсивно, что может показаться днем или годом. Складывается такое впечатление, что люди в этом состоянии каким-то образом оказываются где-то в другом мире, в котором время одновременно и останавливается, и движется с огромной скоростью. Если пользоваться нашими обычными категориями, то мы имеем дело с парадоксом и противоречием. И все же об этом говорят, стало быть, это есть факт, который необходимо принимать в расчет. Я не вижу причины, чтобы такое ощущение времени не могло стать объектом экспериментального исследования. Во время пиковых переживаний невозможно точно определить, сколько прошло времени. Значит и восприятие окружающего мира тоже должно быть менее точным, чем в нормальном состоянии.

Результаты моих исследований внесли немалое смятение в психологию, однако при этом они являются настолько однозначными, что необходимо не только рассказать о них, но и попытаться каким-то образом их понять. Если "начать с конца", то пиковое переживание может быть только положительным и желанным и никак не может быть отрицательным и нежелательным. Существование такого переживания изначально оправдано им самим; это совершенный, полный опыт переживания, которому больше ничего не нужно. Это самодостаточный опыт. Он воспринимается как изначально необходимый и неизбежный. Это переживание настолько хорошо, насколько должно быть. Его принимают с благоговением, удивлением, восхищением, смирением и даже с экзальтированным, едва ли не религиозным поклонением. Иногда в описаниях реакции индивида на опыт такого рода используются определения святости. Оно восхитительно и «радостно» в бытийном смысле.