Толкование сновидений - Фрейд Зигмунд. Страница 16

Законы ассоциации, по которым соединяются представления, относятся и к сновидениям; их происхождение выступает наружу в сновидении в более чистом и ярком виде. Штрюмпель (с. 70): «Сновидение протекает исключительно, по-видимому, по законам чистых представлений или органических раздражении при помощи таких представлений, иначе говоря, без участия рефлекса и рассудка, эстетического вкуса и моральной оценки». Авторы, мнения которых я здесь привожу, представляют себе образование сновидения приблизительно в следующем виде: сумма чувственных раздражении, действующих во сне и проистекающих из различных вышеупомянутых источников, пробуждают в душе прежде всего ряд впечатлений, предстающих перед нами в виде галлюцинаций (по Вундту, в виде иллюзий, благодаря их происхождению от внешних и внутренних раздражении). Галлюцинации эти соединяются друг с другом по известным законам ассоциаций и вызывают, со своей стороны, согласно тем же законам, новый ряд представлений (образов). Весь материал перерабатывается затем активным рудиментом регулирующей и мыслящей душевной способности, поскольку это в ее силах (ср. у Вундта и Вейгандта). До сих пор не удается, однако, разобраться в мотивах, обусловливающих зависимость галлюцинаций от того или другого закона ассоциаций.

Неоднократно, однако, было замечено, что ассоциации, соединяющие между собой представления в сновидении, носят совершенно своеобразный характер и разнятся от ассоциаций, действующих в бодрственном мышлении. Так, Фолькельт (с. 15) говорит: «В сновидении представления группируются друг с другом по случайной аналогии и едва заметной внутренней связи. Все сновидения полны такими слабыми ассоциациями». Мори придает наибольшее значение этому характеру соединения представлений, позволяющему ему сопоставить сновидения с некоторыми душевными расстройствами. Он находит две главных отличительных черты «бреда»:

Мори приводит два превосходных примера сновидений, в которых простое созвучие слов способствует соединению представлений. Ему снилось однажды, что он предпринял паломничество (pelerinage) в Иерусалим или в Мекку. Потом после многих приключений он очутился вдруг у химика Пеллетье (Pelletier), тот после разговора дал ему цинковый заступ (pelle), и тот в последующем ходе сновидения стал исполинским мечом (с. 137). В другой раз он во сне отправился по большой дороге и по верстовым столбам стал отсчитывать километры, вслед за этим он очутился в лавке, там стояли большие весы, и приказчик клал на чашку килограммы, отвешивая товар Мори, потом приказчик сказал ему: «Вы не в Париже, а на острове Гилоло».

В дальнейшем он увидел, между прочим, цветы лобелии, генерала Лопеза, о смерти которого он недавно читал, и, наконец, перед самим пробуждением играл во сне в лото. Ниже мы подвергнем исследованию сновидения, характеризующиеся словами с одинаковыми начальными буквами и аналогичные по созвучию.

Нас не может удивлять то обстоятельство, что это умаление психической деятельности сновидения встречает резкие противоречия с другой стороны. Правда, противоречия эти здесь довольно затруднительны. Нельзя, однако, придавать серьезного значения тому, что один из сторонников умаления душевной деятельности (Спитта, с. 118) утверждает, что в сновидении господствуют те же психологические законы, что и в бодрственном состоянии. Или, что другой (Дюга) говорит: «Сон – это не сдвиг ума („схождение с рельс“), но и не полное отсутствие ума». Оба они не пытаются даже привести в связь это утверждение с описанною ими же самими психической анархией и подавлением всех функций в сновидениях. Но другим, однако, представлялась возможность того, что абсурдность сновидения имеет все-таки какой-то метод. Эти авторы не воспользовались, однако, этой мыслью и не развили ее.

Так, например, Гавелок Эллис (1899) определяет сновидение, не останавливаясь на его мнимой абсурдности, как «архаический мир широких эмоций и несовершенных мыслей», изучение которого могло бы дать нам понятие о примитивных фазах развития психической жизни. Дж. Селли (с. 362) защищает такой же взгляд на сновидение, но в еще более категорической и более убедительной форме.-Его суждения заслуживают тем более внимания, что он был, как, пожалуй, ни один психолог, убежден в замаскированной осмысленности сновидения. «Наши сны являются способом сохранения этих последовательных личностей. Когда мы спим, мы возвращаемся к старым путям воззрений, мироощущениям, импульсам и деятельности, которые когда-то господствовали над нами». Такой мыслитель, как Дельбеф, утверждает, правда, не приводя доказательств против противоречивого материала, и потому, в сущности, несправедливо: «Во сне, кроме восприятия, все способности психики: ум, воображение, память, воля, мораль – остаются неприкосновенными по своему существу. Они лишь касаются воображаемых и текучих вещей. Сновидец является актером, который играет роли сумасшедших и мудрецов, палачей и жертв, карликов и великанов, демонов и ангелов» (с. 222). Энергичнее всего оспаривает умаление психической деятельности в сновидении маркиз д'Эрвей, с которым полемизировал Мори и сочинения которого я, несмотря на все свои усилия, не мог раздобыть. Мори говорит о нем (с. 19): «Маркиз д'Эрвей приписывает уму вовремя сна всю его свободу действия и внимания, и, очевидно, он считает, что сон является лишь „выключением“ пяти чувств восприятия и отрешенности от внешнего мира. Спящий мало отличается от мечтателя, предоставляющего своим мыслям полную свободу, стараясь отключить восприятия. Все отличие мысли в бодрствовании от мысли в сновидении состоит в том, что у сновидца идея принимает форму видимую, объективную и очень похожа на ощущения, обусловленные внешними предметами, воспоминания приобретают черты настоящего».

Но Мори прибавляет: «Есть еще одно существенное отличие, а именно: интеллектуальные способности спящего человека не характеризуются тем равновесием, которое характерно для бодрствующего».

У Вашида, который наиболее полно сообщает нам о книге д'Эрвея, мы находим, что этот автор высказывается следующим образом о кажущейся бессвязности сновидений. «Представления сна являются копией идеи, видение – лишь придаток. Установив это, нужно уметь следовать за ходом идеи, анализировать ткань сновидения, бессвязность тогда становится понятной, самые фантастические концепции становятся фактами обыденными и логичными» (с. 146). «Самые странные сны для умеющего проанализировать их становятся логически обусловленными, разумными» (с. 147).

И. Штерне обратил внимание на то, что один старый автор Вольф Давидзон, который был мне неизвестен, защищал в 1799 г. подобный взгляд на бессвязность сновидений (с. 136): «Странные скачки наших представлений в сновидении имеют свое обоснование в законе ассоциаций, но только эта связь осуществляется иногда в душе очень неясно, так что нам часто кажется, что мы наблюдаем скачок представлений в то время, как в действительности никакого скачка нет».

Шкала оценки сновидения как психического продукта чрезвычайно обширна в литературе; она простирается от глубочайшего пренебрежения, с которым мы уже познакомились, от предчувствия до сих пор еще не найденной ценности вплоть до переоценки, ставящей сновидение значительно выше душевной деятельности бодрственной жизни. Гильдебрандт, который, как мы знаем, дает психологическую характеристику сновидения в трех антиномиях, резюмирует в третьем из противоречий конечный пункт этого ряда следующим образом (с. 19): «Оно находится между повышением и потенциацией, доходящей нередко до виртуозности, и решительным понижением и ослаблением душевной деятельности, доходящей иногда до низшего уровня человеческого».

«Что касается первого, то кто же не знает по собственному опыту, что в творчестве гения сновидения проявляется иногда глубина и искренность чувства, тонкость ощущения, ясность мысли, меткость наблюдения, находчивость, остроумие – все то, что мы по скромности нашей не признали бы своим достоянием в бодрственной жизни? Сновидение обладает изумительной поэзией, превосходной аллегорией, несравненным юмором, изумительной иронией. Оно видит мир в своеобразном идеализированном свете и потенцирует эффект своих интересов часто в глубокомысленном понимании их сокровенной сущности. Оно представляет нам земную красоту в истинно небесном блеске, окружает возвышенное наивысшим величием, облекает страшное в ужасающие формы, представляет нам смешное с несравненным комизмом. Иногда после пробуждения мы настолько преисполнены одним из таких впечатлений, что нам кажется, будто реальный мир никогда не давал нам ничего подобного».