Розовая пантера - Егорова Ольга И.. Страница 31

— Это ж не дерево, — усмехнулся Глеб. — Так, опилки на клеевой основе. Ничего, даст Бог, скоро разживемся. Купим настоящую деревянную мебель. Дубовый стол…

— В этой кухне никакой стол, кроме этого, старого, не поместится, — возразила она.

— А кто сказал, что в этой кухне? Кухня будет другая, большая, огромная…

— Да перестань, Глеб. Зачем нам огромная кухня, зачем дубовый стол? Ну правда, скажи?

— Затем, что надо жить как люди.

— А мы — как кто?

— Ладно, хватит, Машка. Мы сейчас опять поругаемся. Сколько можно ругаться? Давай не будем.

— Давай, — вздохнув, согласилась она.

— Да что ты такая грустная?

— Не знаю, наверное… — Она подумала, но не договорила. — Ничего я не грустная. Я просто еще не совсем проснулась. Так я пойду?

— Иди, иди. Скоро придешь?

— Не знаю. Часа через два, наверное, может, позже.

— Ну иди, Потеплее оденься, там ветер смотри какой.

Маша посмотрела в окно. Ветки деревьев на самом деле качались из стороны в сторону, сбрасывая последние листья. Снова осень, подумала она. Шестая по счету осень. Такая же, как две капли воды похожая на пять предыдущих своих сестер.

— Маш, — окликнул он ее на пороге, — может, захватишь мою куртку, отнесешь в химчистку?

— А химчистка сегодня работает?

— Работает, в субботу работает. Там в воскресенье выходной.

— Ну давай отнесу.

Она взяла из его рук большой пакет с курткой. Подставила привычно щеку для поцелуя, захлопнула дверь.

Ближайшая химчистка находилась в десяти минутах ходьбы от дома, как раз по дороге ко Дворцу национальных культур. Это и определило ее выбор — накануне она прочитала в газете, что весь октябрь там будут выставляться работы одного известного саратовского художника. Она решила зайти в химчистку, отдать куртку и потом пойти на выставку.

Небо над головой хмурилось. Маша ускорила шаги, чтобы не попасть под дождь, потому что, как это обычно с ней случалось, перед выходом из дома она даже не подумала о том, чтобы взять зонт. Собственная забывчивость на этот раз ее раздражала. В самом деле, о чем она вообще думала, когда выходила из дома? О чем?

«Все о том же, — шепнул равнодушный голос, живущий внутри. — О том же, о чем и всегда…»

Она и сама не верила иногда, что такое бывает. Самой себе не решалась признаться, почему все эти четыре года бродит по музеям, по выставкам картин, пересматривая одни и те же полотна несчетное количество раз. Одни и те же музеи, залы, картины. Ее узнают уже билетерши, встречают приветливой улыбкой. Узнают экскурсоводы, кивают. Она кивает в ответ, смущенно отводит глаза. Узнают уже даже, наверное, люди на картинах… Что они о ней думают? Хотя, тут же возразила она самой себе, вряд ли им больше не о чем думать. Ну ходит себе какая-то девица каждый выходной в музей. Смотрит на одни и те же картины, получает наслаждение. Остались, значит, в нашем материальном мире ценители духовного. Приятно. Разве не так?

Так, согласилась Маша, вступая в мысленный диалог с собой. Так-то оно так, и наслаждение получает, цепенеет иногда возле картин, переставая дышать, и видит каждый раз одну и ту же картину по-новому. Смотрит в глаза, пытаясь разгадать мысли человека, который послужил объектом вдохновения художника десятки, а иногда и сотни лет назад. Смотрит на картины, подолгу стоит возле каждой. Она любит картины. Она иногда даже разговаривает с ними мысленно. Разговаривает, а потом… Потом оборачивается, оглядывается по сторонам — может быть, сегодня? Может быть, сегодня…

Сколько раз, сколько можно… Среди редких посетителей музея, бродящих по залам, она ни разу не увидела знакомого лица. Того лица, которое так напряженно ищет. Оглядывается: может быть, сегодня?.. Только с чего она решила, что непременно сегодня? Это как лотерея, как джек-пот — один шанс на миллион. Он может и не выпасть. В конце концов, кто сказал, что все любители живописи непременно должны посещать старый Радищевский музей, в котором так редко бывают какие-то новые экспозиции. Да и кому интересны эти новые экспозиции? Судя по количеству народа, приходящего посмотреть на них, — немногим.

Когда она пришла сюда впервые, после того как приехала из Москвы и провалила вступительные экзамены в университет, она хотела просто посмотреть картины. Ходила, смотрела жадно и только потом поймала себя на мысли о том, что постоянно оглядывается. Ищет кого-то. Кого? А потом уже не могла ничего с собой поделать, каждый раз ноги сами вели ее сюда, и кровь пульсировала в венах — может быть, сегодня? Сейчас, вон в том зале, за поворотом…

Невозможно было придумать ничего более глупого. Даже Ассоль и та имела больше шансов осуществить свою мечту, потому что жила все-таки на берегу моря и каждый день видела проплывающие по нему корабли. Нет, «Алые паруса» — это не про нее, подумала Маша, про нее написана другая история. Тот самый анекдот, который она однажды случайно прочитала на обрывке газеты, свернутом в виде кулька для семечек. «Господи, помоги мне выиграть в лотерею», — без устали молился какой-то мужик, молился день и ночь, год за годом, пока наконец Господь Бог не вышел из себя и не прокричал ему гневно с небес: да пойди же ты в киоск и купи хоть один лотерейный билет, тупица!

Но и это, кажется, не про нее. Потому что она его уже покупала, свой лотерейный билет. Тогда, шесть лет назад, когда бежала сквозь дождь и колючий ветер, когда упала в грязь и разревелась, когда было так страшно… Билет оказался несчастливым. Стоило ли повторять попытку? Можно было заставить себя, заглушив страх, снова вернуться в тот дождь и ветер, к тому дому, к цифрам, написанным зеленой краской, — двадцать девять дробь пятьдесят. Заставить себя войти в подъезд, подняться, позвонить в дверь, не убежать прочь — дождаться, пока эта дверь распахнется. И увидеть — что? Глаза чужой женщины — жены? Глаза пятилетней дочки или трехлетнего сына? Или даже его глаза — чужие, не узнающие… Только и остается — смотреть каждый день на их копию и внушать себе, что и это уже счастье, пусть через копирку, пусть нечеткое изображение. Ходить по музеям. Бродить по набережной. Ждать. Просить: Господи, помоги мне выиграть в лотерею…

Маша вздохнула — поздно. И не стоит уже, наверное, ничего ждать. Нужно, пора бы уже начать устраивать свою жизнь. С Глебом. Привыкать к счастью через копирку, раскрашивать его — во все цвета радуги. Ведь рисовать-то она умеет, и неплохо. Только нужно поменять привычный когда-то карандаш на палитру с красками. Взять в руки кисть потолще и мазать, мазать. А что ей остается? Прийти сейчас домой и сказать: извини, Глеб, я поняла, что люблю другого? Кого? Попробуй-ка ответь на этот вопрос…

Ветер, налетев, бросил волосы на лицо, на мгновение закрыв от нее весь мир, превратив его в странные, ничего не значащие пшенично-серые полосы. Первые капли дождя накрыли ладонь, убирающую волосы с лица. «Нет уж, не пойду ни на какую выставку, — решила Маша, с трудом открывая тяжелую дверь в химчистку. — Нечего там делать. Поезд ушел. Пойду домой и буду… разукрашивать. Может, получится все-таки что-нибудь путное?»

Она расплатилась за чистку, получила чек и номерок, поблагодарила приемщицу, вышла за дверь и быстрыми шагами направилась обратно к дому, не понимая, почему ветер так настойчиво дует в противоположную сторону, не дает ей идти туда, куда она решила, твердо решила идти. Зовет почему-то обратно. Глупость какая, сколько же на самом деле можно торчать в этих музеях. Непонятно…

На пути ей попался газетный киоск. Тот самый, в котором она иногда по дороге на работу покупала газеты. «А если… — подумала она. — А вдруг?.. Подошла к киоску, протянула купюру, первую попавшуюся под руку пятьдесят рублей. „На все“, — тихо проговорила в окошко. „На все — что?“ — услышала в ответ. „Билеты лотерейные“. — „Какую лотерею?“ — „Все равно, не важно“. — „Моментальную возьмете?“ — „Возьму…“

Взяла в руки пять глянцевых прямоугольников, принялась стирать кончиками ногтей защитные полоски. Одна, вторая, третья…