Красная книга - Юнг Карл Густав. Страница 33

Я: «И жизнь была свет человеков, и свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Но был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн, который пришёл, чтобы свидетельствовать о Свете. Свет истинный, который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. — Вот что я прочитал. И как ты это понимаешь?»

А: «Я спрашиваю тебя, был ли этот AOIDE (Логос) понятием, словом? Это был свет, истинный человек, живущий среди людей. Видишь ли, Фило всего лишь одолжил Иоанну слово, чтобы тот имел в своем распоряжении слово AOrOE рядом со словом «свет» для описания сына человеческого. Иоанн приписал значение AOrOE живым людям, но Фило подал AorOE как неживое понятие, посягающее на жизнь, даже божественную жизнь. Вследствие, мертвый не обретает жизнь, а живой убит. И это было также моей ужасной ошибкой»

Я: «Я понимаю, о чем ты говоришь. Эти идеи новы для меня и, кажется, стоят размышления. До сих пор мне всегда казалось, что существенным у Иоанна было как раз то, что AOTOE — это сын человеческий, в котором Иоанн подносит низшее к высшему духу, к миру AOrOE. Но ты мне показал, что все наоборот, а именно, что Иоанн снижает значение AorOE к человеку.

А: «Я смог увидеть, что Иоанн на самом деле сослужил большую службу, приписывая значение AorOE человеку»

Я: «Ты владеешь особой проницательностью — меня просто распирает любопытство. Как же это? Ты считаешь, что человек выше AOrOE?»

А: «Я хочу ответить на этот вопрос в пределах твоего понимания: если бы человеческий Бог не стал превосходящим все, он бы явился как сын не во плоти, а в AOrOE»(49)

Я: «Это имеет смысл, но если честно, этот взгляд удивляет меня. Особенно поражает то, что ты, отшельник-христианин, пришел к таким убеждениям. Я не ожидал»

А: «Как я уже заметил, ты имеешь ложное представление обо мне и о сущности меня. Позволь привести тебе небольшой пример моего занятия. Я прожил много лет один, пытаясь разучиться. Ты когда-либо пробовал забыть, то, что хорошо знаешь? Тогда тебе должно быть известно, как много времени это отнимает. А я был успешным преподавателем. Как ты знаешь, для таких людей разучиться сложно или даже невозможно. Но я вижу, солнце уже зашло. Скоро станет совсем темно. Ночь — время для тишины. Я хочу показать тебе, где ты будешь ночевать. Утром мне нужно будет поработать, но после полудня ты можешь снова прийти ко мне, если хочешь. Тогда мы продолжим наш разговор»

Он выводит меня из хижины, долина укрыта синими тенями. На небе уже сияют первые звезды. Он отводит меня за угол скалы: мы оказываемся у входа в пещерку (50), выдолбленную в камне. Мы входим. Недалеко от входа лежит куча тростника, накрытая циновкой. Рядом — кувшин с водой, а на белой скатерти — сушеные финики и ржаной хлеб.

А: «Вот твое место и твой ужин. Высыпайся и не забудь помолиться утром, когда взойдет солнце»

[2] Отшельник живет в бескрайней пустыне, полной благоговейной красоты. Он смотрит в общем и заглядывает во внутренний смысл. Он не выносит многообразия, если оно находится близко. Он издалека смотрит на него во всей его цельности. Таким образом, чистое великолепие, радость и красота скрывают от него разнообразие. То, что находится рядом с ним, должно быть простым и невинным, поскольку близкое многообразие и запутанность разрывает чистое великолепие и пробивается сквозь него. Ни облаку на небе, ни дымке или туману не позволено окружать его, иначе он не сможет смотреть на отдаленное многообразие в целом. Поэтому отшельник больше всего любит пустыню, где все вокруг просто и нет ничего размытого ил туманного между ним и далью.

Жизнь пустынника была бы холодной, если бы не огромное солнце, от которого сияют воздух и скалы. Солнце и его извечное великолепие заменяет пустыннику тепло его собственной жизни. Его сердце жаждет солнца.

Он путешествует в страну солнца.

Он мечтает о мерцающем великолепии солнца, о раскаленных камнях, разбросанных в полдень, о золотых, горячих лучах сухого песка.

Отшельник ищет солнце, и никто другой не готов так открыть свое сердце, как он. Он любит пустыню больше всего, поскольку любит ее глубокое спокойствие. Ему нужно немного еды благодаря солнцу, чье сияние питает его. Отшельник любит пустыню больше всего, так как она для него мать, дающая пищу, тепло и силу.

В пустыне отшельник свободен от забот, поэтому превращает всю свою жизнь в произрастающий сад своей души, которая может цвести только под жарким солнцем. Его сад приносит восхитительные плоды — сочная сладость под плотной кожицей.

Вы думаете, что отшельник беден. Вы не видите, что он прогуливается под прогибающимися от тяжести ветками деревьев и его рука стократно прикасается к зерну. Под темными листьями навстречу ему алым цветением густо распускаются почки, и плоды едва не трескаются от сочной мякоти. Деревья роняют капли благоухающей смолы, и под его ногами из семян пробиваются новые ростки.

Если солнце канет в гладь моря, как изнуренная птица, отшельник закутается и задержит дыхание. Он будет оставаться неподвижным, как само ожидание, пока на востоке не взойдет чудо возрождения света.

Восхитительное ожидание до краев переполняет отшельника. (51) Его окружают ужас пустыни и иссохшего пара, невообразимо, как он может жить здесь.

Но его глаза по-прежнему глядят на сад, его уши слушают источник, а рука касается бархатных листьев и плодов, он вдыхает сладкий аромат цветущих деревьев.

Он не может сказать вам, так необъятно великолепие его сада. Он запинается, когда начинает говорить об этом, и ум его, и сама жизнь кажутся вам бедными. Но его рука не знает, к чему она дотянется в этом неописуемом изобилии.

Он дает вам маленький непримечательный плод, что только что упал к его ногам. Вам он кажется ничего не стоящим, но рассмотрев внимательнее, вы поймете, что он на вкус как солнце, о котором вы и не мечтали. Он источает аромат, который помутняет ваш разум и навевает сон о розовых садах, о сладком вине, о шелесте пальмовых деревьев. И, охваченный видением, вы держите этот один плод в руках, и вы словно бы само дерево, с которого упал плод, сад, в котором растет это дерево, солнце, что дало жизнь этому саду.

И вы сами хотите быть тем отшельником, бродящим с солнцем по саду, взглядом, пристально глядящим на свисающие цветы, рукой, стократно прикасающейся к зерну, и дыханием, пьющем аромат тысячи роз.

Одурманенный солнцем и охмеленный бродящим вином, вы ложитесь в старой пещерке, чьи стены звучат многоголосьем и оттенками тысячи солнечных лет.

Когда вы поднимаетесь, вы снова видите все живое, каким оно было. А когда спите, вы отдыхаете, как и все, и ваши сны отзываются тихим эхом далеких храмовых песен.

Вы засыпаете сквозь тысячу солнечных лет, и вы просыпаетесь сквозь тысячу солнечных лет, и сны, наполненные древним знанием, украшают стены вашей спальни.

И вы видите себя во всей целостности.

Вы садитесь, опираетесь о стену и смотрите на эту загадочную прекрасную целостность. Писание (52) лежит перед вами, как раскрытая книга, и вас охватывает невыразимая жадность поглотить его. В результате вы откидываетесь назад, застываете и долго так сидите. Вы совершенно неспособны ухватить ее. Здесь и там мерцает свет, здесь и там с высоких деревьев падают плоды, которые вы можете поймать, и здесь и там ваши ноги бьются о золото. Но что это по сравнению с целостностью, которая реально развернулась перед вами? Вы протягиваете руку, но она повисает на невидимых нитях. Вы хотите четко рассмотреть, какова она, но нечто мутное и непроглядное встает между вами. Вы бы вырвали из него часть; оно гладкое и непроницаемое, как полированная сталь. Вы прислоняетесь к стене. И когда вы переползаете через все жгучие испытания Ада сомнений, вы опять садитесь, отклоняетесь назад и смотрите на чудо Писания, что лежит перед вами. И здесь и там сверкают огни, и здесь и там падают плоды. Но вам этого слишком мало. Вскоре вы становитесь довольным собой и больше не обращаете внимания на проходящие мимо годы. Что такое годы? Что такое торопящееся время для сидящего под деревом? Ваше время проходит, как дуновение ветра, а вы ждете очередного света, очередного плода.