Красная книга - Юнг Карл Густав. Страница 39

(81, 82)

Еще одно приключение произошло со мной: перед взором раскинулись широкие луга — ковер из цветов — пологие холмы — свежий зеленый лес вдалеке. Я вижу двух незнакомых странников: старого монаха и долговязого мужчину с детской походкой и выцветшей красной одеждой. Когда они подходят ближе, я узнаю в высоком красного всадника. Как он изменился! Он постарел, его рыжие волосы поседели, а огненно красные одежды износились, стали потрепанные и убогие. А другой? С брюшком, видимо, ему не плохо живется. Но его лицо кажется знакомым: Боже правый, это же Аммоний!

Какие перемены! И откуда эти люди, такие разные, пришли? Я подхожу к ним и желаю доброго дня. Оба глядят на меня, перепуганные, и крестятся. Их ужас побуждает меня посмотреть на себя: я весь покрыт зелеными листьями, что растут из моего тела. Я приветствую их второй раз, смеясь.

Аммоний восклицает в ужасе: «Изыди, Сатана!» (83)

Красный: «Проклятый языческий сброд!»

Я: «Но, дорогие друзья, что с вами? Я северный странник, что приходил к тебе, Аммоний, в пустыне. (84) И я дозорный, с которым ты, Красный, однажды беседовал»

Аммоний: «А, я узнаю тебя, главный демон. С твоим приходом началось мое падение.»

Красный смотрит на него укоризненно и толкает под ребра. Монах робко замирает. Красный надменно поворачивается ко мне.

Красный: «Уже тогда я не мог не думать, что тебе недостает благородных манер, несмотря на твою притворную важность. Та проклятая Христианская комедия, что ты разыграл..»

В этот момент Аммоний толкает его, и Красный растерянно замолкает. И так оба стоят предо мной, смешно и глупо, даже жалко.

Я: «Откуда ты пришел, Божий человек? Какая жестокая судьба привела тебя сюда, да и оставила в компании Красного?»

А: «Я бы предпочел тебе этого не говорить. Но это не похоже на Божье провидение, от которого не убежать. Так знай, что ты, злой дух, сделал мне ужасное зло. Ты соблазнил меня своим проклятым любопытством, жаждуще протянув мою руку за божественными мистериями, потому что ты заставил меня осознать тогда, что я ничего о них не знаю. Твое замечание, что мне, возможно, нужно быть ближе к людям, чтобы прийти к высшим мистериям, свалили меня, как дьявольский яд. Вскоре после того я созвал братьев из долины и сказал им, что мне явился посланник Божий — так ты меня облукавил — и велел мне создать с братьями монастырь.

Когда Брат Филит выдвинул возражение, я опроверг его, ссылаясь на отрывок из Святого Писания, в котором молвится, что негоже человеку быть одному. (85) Итак, мы основали монастырь, недалеко от Нила, откуда мы могли видеть проплывающие корабли. Мы вспахивали плодородные земли, и у нас было так много работы, что святые писания канули в забытье. Мы стали сластолюбивыми, и однажды я вновь почувствовал огромную тоску по Александрии. Я сказал себе, веруя, что хотел там наведать епископа. Но сначала я был настолько одурманен жизнью на корабле, а потом шумными толпами на улицах Александрии, что совершенно утратил себя.

Как во сне, я сел на корабль, направляющийся в Италию. Я почувствовал неутолимую жажду увидеть мир. Я пил вино и видел, что женщины красивы. Я купался в наслаждениях, и полностью превратился в животное. Когда я сошел на берег в Неаполе, я увидел там Красного, и понял, что попал в руки зла.»

Красный: «Замолчи, старый дурень, если бы меня там не было, ты бы стал настоящей свиньей. Когда ты увидел меня, ты, наконец, взял себя в руки, проклял пьянки и женщин и вернулся в монастырь. А теперь послушай мою историю, проклятый злой дух: я тоже попал в твою ловушку и поддался твоим языческим хитростям. После того разговора, когда ты зацепил меня своим замечанием о танце, я стал серьезным, настолько серьезным, что ушел в монастырь, молился, постился, обращая себя в веру. В своем безрассудстве я захотел улучшить церковную литургию, и с одобрения епископа ввел танцы.

Я стал настоятелем и поэтому один имел право танцевать пред алтарем, как Давид пред Ковчегом Завета. (86) Но постепенно братья также стали танцевать; даже прихожане, а потом затанцевал весь город.

Это было ужасно. Я уединился и танцевал весь день, пока не упал от усталости, но утром этот дьявольский танец возобновлялся. Я пытался бежать от себя, я бродил и скитался ночами. Днем я изолировался и танцевал один в лесах и пустынных горах. И так понемногу я добрался до Италии. Там, на юге, я больше не чувствовал себя так, как на севере; я мог смешиваться с толпами. Только в Неаполе я отчасти вернулся к себе, и тогда же я встретил этого изнуренного Божьего человека. Его появление придало мне сил. Через него я смог обрести здоровье. Ты слышал, как он воспрянул духом со мной и тоже нашел снова свой путь.»

А: «Должен признать, мне было не так уж и плохо с Красным; это демон мягких нравов»

К: «Я добавлю, что монаха не назовешь фанатиком, хотя у меня развилось глубокое отвращение ко всему христианству после моего опыта в монастыре.»

Я: «Дорогие друзья, я рад, что вам хорошо вместе.»

Оба: «А мы не довольны, насмешник и искуситель, уйди, разбойник, язычник!

Я: «Но вы же путешествуете вместе, разве вам не нравится ваша компания и дружба?»

А: «Что поделать? И черт бывает нужным, иначе больше нечем вызвать уважение к людям.»

К: «Ну, мне нужно приходить к соглашениям с духовенством. Иначе я потеряю клиентуру.»

Я: «Тогда вас свела жизненная необходимость! Поэтому давайте помиримся и будем дружить»

Оба: «Но мы никогда не сможем быть друзьями»

Я: «О, я вижу, виновата система. Может, вы сначала хотите умереть? А теперь, древние духи, пропустите меня!»

[2] [HI 33] Когда я увидел смерть и то ужасное торжество, что собралось вокруг нее, я сам стал льдом и ночью, во мне встали яростная жизнь и порыв. Жажда по стремительному потоку глубочайших знаний (87) стала биться звоном винных бокалов; издалека я начал слышать пьяный хохот, смеющихся женщин и уличный шум. Танцевальная музыка, приветствована и награждена одобрительными возгласами, струилась отовсюду; и вместо южного ветра с запахом роз на меня лилось зловоние человека-животного. Сладострастные блудницы хихикали и шелестели у стен, запах вина, кухонные пары и глупое гоготание человеческих толп сжались в облако. Ко мне протянулись горячие, нежные руки, и уложили в постель больного. Я был рожден в жизнь снизу и вырос, как герой, скорей за час, чем за года. И после того, как я вырос, я оказался в средних землях; была весна.

[HI 34] Но я больше не был прежним человеком из-за того, что проросло сквозь меня. Это было смеющееся лесное существо, дух зеленой листвы, лесной гоблин и проказник, что жил один в лесу и сам был зеленеющим деревом, что любит только зелень и произрастание, что одинаково расположен к людям и нерасположен, в настроении и радости, подчиняющийся невидимому закону и зеленеющий и увядающий вместе с деревьями, ни красивый и не безобразный, ни хороший и не плохой, просто живущий, изначально старый и совершенно молодой, обнаженный и от рождения одет, не человек, а природа, напуганная, смешная, могущественная, юная, слабая, обманчивая и обманута, очень переменчива и поверхностна и все же тянущаяся вглубь, к сердцевине мира.

Я впитал жизнь обоих своих друзей; зеленое дерево выросло на руинах храма. Они не устояли перед жизнью, но соблазнились ею и стали валять дурака. Они ступили в грязь, и потому назвали живого дьяволом и отступником. Потому что оба верили в себя и свои добродетели, каждый по-своему окончательно погряз в земле всех пережитых идеалов и был в ней погребен Наиболее прекрасное, как и наилучшее, заканчивается однажды в самом забавном месте в мире, окруженном маскарадными костюмами, и, ведомое шутами, в ужасе идет в яму грязи.

Богохульство сменяется хохотом, и душа спасается от смерти.

Идеалы согласно своей природе взвешены и желанны; они существуют до данного предела, но не дальше. Поэтому и действенность их сути не опровержима. Тот, кто верит в свои идеалы, собственно, проживает их, или же верит, что может проживать, он страдает от мании величия и ведет себя, как помешанный, выдавая себя за идеал; но герой пал. Идеалы смертны, и нужно быть готовым к их концу: в то же время это может стоить вам жизни. Ведь разве вы не видите, что вы сами наделили значением, ценностью и действенной силой ваш идеал? Если вы пожертвовали собой ради идеала, он раскалывается и играет с вами в карнавал, а потом уходит в Ад в Пепельную Среду. Идеал — это также оружие, что можно отложить в сторону в любое время, факел на неосвещенном пути. Но тот, кто носится с факелом среди белого дня, — глупец. Как обрушились мои идеалы, и как свежо зеленеет мое дерево! (88) Когда я позеленел, они стояли там, печальные руины ранних храмов и розовые сады, и я, вздрогнув, осознал их внутреннее сходство. Мне показалось, это был неподобающий союз. Но я понял, что этот союз существует уже давно. В то время, когда я еще утверждал, что мои святилища были кристально чисты, и когда я сравнивал своих друзей с ароматом персидских роз (89), они уже образовывали союз взаимного молчания.