Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич. Страница 35

Отдельно хочу сказать о позиции Японии по поводу вступления России в «восьмёрку». Когда в 97-м году встал вопрос о расширении НАТО и нам пришлось принимать с западными странами согласованные решения по этому поводу (напомню, что условия нашего диалога с НАТО были оговорены в специальном документе, принятом в Париже), Япония вдруг жёстко стала возражать против полного вступления России в «восьмёрку». Она объясняла свою позицию разницей экономических потенциалов, финансовых систем, однако мне было очевидно, что такой нажим идёт из-за политической составляющей наших отношений — вопроса о Южных Курилах.

Японии показалось, что мы «продаём» нашу позицию по НАТО за вступление в «восьмёрку». И она захотела извлечь свои политические выгоды.

Однако вхождение в «восьмёрку» — одна проблема, политические соглашения — совсем другая. Ни о какой торговле здесь нет и речи.

В принципе, возможность спокойно пообщаться в перерыве с Клинтоном, Шираком, Шрёдером, Блэром, Проди, Хасимото, Кретьеном и без всякого напряжения, без протокола обсудить с ними совместные предложения и планы — это и есть огромное преимущество работы на саммите. Здесь возможно все. Возможны встречи в любой комбинации — вдвоём, втроём, вчетвером, то, что немыслимо себе представить в рамках государственных визитов.

Выходим на лужайку. Солнце светит, лето. Ко мне подходит Ширак, происходит мимолётное двухминутное общение, когда завязываются ростки будущих глобальных договорённостей. Потом это отзывается работой экспертов, подписанием важнейших международных документов. А родились они здесь, в течение двух минут.

А вот ещё картинка с денверского саммита.

Культурная программа: концерт Чака Берри в огромном ангаре. Полный зал народа. Всем лидерам накануне подарили ковбойские костюмы. На концерт Билл Клинтон пришёл именно в таком наряде: в сапогах, ковбойской шляпе. Зал тепло приветствовал всех лидеров. Почти 70-летняя звезда рок-н-ролла вызывала у всех участников концерта самые искренние, тёплые, ностальгические эмоции. А я далёк от этой музыкальной культуры. В своё время пел русские песни, романсы, песни Фрадкина, Дунаевского, Пахмутовой. Простите, говорю, друзья, у нас в Москве глубокая ночь. Пойду спать. На этот вечер «восьмёрка» превратится в «семёрку».

Говорят, некоторые лидеры на концерте все-таки тоже задремали. От жары, конечно, не от музыки. А вот Билл был в восторге.

Вообще полная демократичность на саммите — наиболее ценная для меня черта. Я считаю, что будущее именно за такими встречами. Обращение на ты, дружеское расположение здесь — не формальность, а фундаментальная черта. Черта будущего века.

Обеденный перерыв. На ура проходят самые непритязательные шутки. Стол шерп в 5-6 метрах от нашего стола. Коль подходит к шерпам, у него своеобразный немецкий юмор, все уже догадываются, что он сейчас что-то скажет.

«Вы что, — разражается Гельмут грозной тирадой, — сюда обедать приехали? Это мы будем есть, а вы должны работать и работать!»

Общий хохот разряжает обстановку, но некоторые шерпы все же бледнеют.

На одном из последних саммитов «восьмёрки» я огляделся и вдруг понял: а я ведь здесь самый старший по возрасту и по политическому опыту!

Я помню всегда благородного, утончённого Франсуа Миттерана. Именно с ним мы начинали диалог России и Франции. До сих пор не могу забыть тот подчёркнуто торжественный приём, который он мне устроил во время визита в Париж в Елисейском дворце. Это было осознанное восстановление прерванной исторической традиции — великой дружбы двух наших народов. Миттерана по-человечески мне было жаль: столько лет отдавший служению своей Франции, он не успел пожить для себя, последние его годы были омрачены тяжёлой, мучительной болезнью.

И вот после него пришёл Жак Ширак. Совсем другой человек, другая личность — открытый, раскованный, заряженный эмоциями.

Многое было связано для меня и с Джоном Мейджором, премьер-министром Великобритании, замечательным дипломатом, который морально поддерживал меня и во время путча 91-го года, и во время событий 93-го. Вроде бы по-английски сухой, но внутри — тёплый, дружелюбный человек… Ему на смену пришёл Блэр, дитя 70-х, — живой, эмоциональный, очень непосредственный политик.

Легко ли мне будет ужиться здесь, внутри «восьмёрки», с этой новой генерацией политиков? Они ведь не просто моложе. Они мир видят по-другому. По-другому видят они и меня.

Особенно волновал этот вопрос в связи с уходом из «восьмёрки» моего друга, с которым мы много раз встречались, Гельмута Коля. Нам с Колем всегда было психологически легко понять друг друга — мы были похожи по реакциям, по манере общаться. Мы видели мир с одной поколенческой колокольни. Кроме того, нам хотелось скорее растопить лёд, накопившийся в послевоенную эпоху между СССР и ФРГ. Добавить теплоты в наши отношения. Нам казалось, что после падения Берлинской стены это чрезвычайно важно.

Шрёдер, политик новой либеральной волны, с социал-демократическими убеждениями, будет стремиться к новому стандарту в отношениях с Россией — более сухому, рациональному. Я это понимал с самого начала.

И тем не менее для меня в этом процессе узнавания новых европейских лидеров был не только трудный психологический барьер, но и позитивный смысл. Мне будет легче, чем кому-то другому, обеспечить преемственность отношения к России.

Тем более что в «восьмёрке» я и самый старый, и самый опытный. Так уж получилось.

В «восьмёрке» нет старших. Нет ранжира. Но старший по возрасту, по опыту, Гельмут Коль всегда был нашим неформальным лидером. В его отсутствие старшинство естественным путём перешло ко мне.

Когда-то очень давно он пошутил: «Не бойся, Борис, если проиграешь выборы, я тебя устрою работать в Германии, я знаю, что у тебя диплом строителя».

… И вот прошло время. Мы с Гельмутом построили все, что смогли, в своей жизни. И мне очень хочется, чтобы наша общая постройка — отношения наших стран — никогда не развалилась, стояла прочно, веками.

Надеюсь, что мой диплом действительно в этом помог.

РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

Я вхожу в свой кабинет. Несколько шагов — и я за столом.

Этот стол я знаю как свои пять пальцев, как выученное ещё в школе стихотворение.

На столе лежат папки. Красные, белые, зеленые. Они лежат в определённом порядке, который установлен долгой практикой. Если сдвинуть их или поменять местами — во мне что-то произойдёт, я знаю это точно. Как минимум я испытаю безотчётное раздражение или тревогу.

Слева от стола — президентский пульт связи. С этого пульта я могу связаться с любым руководителем, да что там, с любым человеком в стране.

… Самые важные — красные папки. Это документы, которые нужно срочно прочесть.

Или подписать.

Тонкая стопка моих сегодняшних решений. Немедленных. Безотлагательных.

Она лежит по центру, чуть справа от меня. Прежде всего в ней — указы. Письма в официальные органы (например, в Думу или Совет Федерации). Вышел указ из папки — и состоялась отставка или назначение. Не вышел — решение не принято. Этих указов ждут порой несколько человек. Порой — вся страна. Так или иначе, содержимое этих красных папок уже завтра окажется в программе новостей. Возможно, национальных, а возможно, и мировых. Но моя работа — это не только отставки и назначения. Не только публичные выступления и визиты. В этой главе я хочу рассказать, из чего складывается незаметная, будничная сторона этой работы.

К содержанию красных папок я ещё вернусь. Но одно я знаю точно: то, что лежит в них сегодня, завтра становится итогом, вехой, главным событием. Если в папке оказалось невнятное, непродуманное решение, значит, что-то не так во всей системе. В механизме принятия решения. Что-то не так во мне.

Справа от красных — белые папки.

В них вся жизнь государства. Государства, как определённой, если хотите, машины, со своим режимом управления, со своим двигателем и ходовой частью.

По этим белым папкам можно понять, как работает эта машина. Не стучит ли двигатель. Не отваливаются ли колёса.