Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич. Страница 71

17 июля в 11.15 самолёт приземлился в аэропорту «Пулково». Губернатор Яковлев сел в мою машину. Поехали.

Было довольно жарко, но люди стояли на солнцепёке вдоль всей Кронверкской протоки, опоясывающей крепость, толпились на пятачке у её восточных ворот со стороны Троицкой площади, заняли места даже на Троицком мосту через Неву, движение по которому было перекрыто.

Я появился в соборе ровно в тот момент, когда колокола Петропавловской крепости отбивали полдень.

Моё внезапное решение приехать в Питер было полной неожиданностью для московского политического бомонда, застало его врасплох. Тем не менее здесь, на панихиде, я увидел много знакомых лиц: Явлинский, Немцов, Лебедь…

В соборе Св. Петра и Павла я встретил члена британского королевского дома принца Майкла Кентского — внука великого князя Владимира Александровича, дяди Николая Второго…

И — вот это да! — сколько же ещё людей здесь с такими неуловимо романовскими лицами? Здесь собрались (впервые за очень долгое время!) члены императорской фамилии. Всего 52 человека.

Лебедь, тогда ещё только баллотировавшийся на пост губернатора, вдруг встал среди Романовых. Я подумал: даже здесь, в храме, в такой момент, люди продолжают заниматься политикой.

Вот передо мной моя речь. Приведу лишь короткий фрагмент того, что я сказал 17 июля:

«Долгие годы мы замалчивали это чудовищное преступление, но надо сказать правду: расправа в Екатеринбурге стала одной из самых постыдных страниц нашей истории. Предавая земле останки невинно убиенных, мы хотим искупить грехи своих предков. Виновны те, кто совершил это злодеяние, и те, кто его десятилетиями оправдывал… Я склоняю голову перед жертвами безжалостного смертоубийства. Любые попытки изменить жизнь путём насилия обречены».

В церкви было светло, солнечно.

Расшитые белые ризы священников. Имён усопших не произносят. Но эти имена знают здесь все. Эти имена в нашей душе.

Все время стоял рядом с Лихачёвым, свою свечу зажёг от его свечи. Наина была рядом.

Короткий скорбный обряд. Здесь были семейные, а не государственные похороны.

Потомки Романовых бросали по горсти земли. Этот сухой стук, солнечные лучи, толпы людей — тяжкое, острое, сильное, разрывающее душу впечатление. Я постоял немного у входа в придел с усыпальницей. По небу плывут облака, воздух какой-то особенный, питерский, и мне кажется, что согласие и примирение действительно у нас когда-нибудь наступят.

Как жаль, в сущности, что мы потеряли ощущение целостности, непрерывности нашей истории. И как хочется, чтобы скорее это в нас восстановилось.

… Вся Россия наблюдала по телевидению за этой траурной церемонией.

Похороны в Петербурге были для меня не только публичным, но и личным событием. И событие это прозвучало на всю страну.

А о чем я могу рассказать, что вспомнить — сам для себя? Пожалуй, это будет не очень просто. Я настолько привык к политической борьбе, что своё, домашнее, незащищённое приучился прятать. Глубоко внутрь. Но вот настала пора открыть забрало… И оказалось, совсем не легко рассказывать о самых простых, человеческих вещах.

У каждого человека есть дом. То самое личное пространство, где он — только сам для себя и своих близких. У меня уже давно этого дома как бы и нет. Мы живём в основном на государственных дачах (сейчас в Горках-9), с казённой мебелью, обстановкой. Начиная с 85-го года со мной всегда, неотлучно дежурит охрана. Начиная с 91-го — два офицерас ядерным чемоданчиком. На охоте, на рыбалке, в больнице, на прогулке — везде. Всегда они были или в соседней лодке, или в соседнем шалаше, в соседней машине, в соседней комнате.

Дом всегда был полон людей: охрана, доктора, обслуживающий персонал и т. д. — никуда не спрячешься, не уйдёшь. Даже двери в доме по неписаной инструкции никогда не закрываются. Разве что в ванную запереться? Хотелось иногда…

Постоянное напряжение, невозможность расслабиться. И тем не менее справиться с этим постепенно удалось. Да, привычка. Но не только.

Постепенно дом стал наполняться: зятья, внуки. Теперь вот уже и правнук есть. И у нашей большой семьи есть святые неписаные традиции.

Дни рождения, например. Каждый именинник знает, что в этот день пробуждение будет ранним и торжественным. Часов в шесть утра бужу всех без исключения. Мы собираемся вместе, входим в комнату, поздравляем, а на тумбочке уже стоят цветы и подарки. Сначала зятья бурчали: зачем вставать в такую рань? Потом привыкли.

… Таня на каждой даче упорно сажала газон. Видимо, ей хотелось украсить наше казённое жилище. Вообще человек она чрезвычайно целеустремлённый. Как я. Если что-то решила — добьётся обязательно. Чтобы ездить на нашу «фазенду», купила машину — «Ниву» с прицепом. Прицеп — для сельскохозяйственных нужд.

С этой «Нивой» тоже связан забавный случай. Таня сдавала экзамен на водительские права, и ей попался очень неприятный инструктор. Мало того, что во время занятий попробовал положить свою лапу ей на запястье, так, получив отпор, переключился на политику и начал что есть мочи костерить меня! Таня слушала, слушала, наконец не выдержала: «Перестаньте молоть чепуху. Все это было не так». «А ты откуда знаешь?» — опешил мужик-инструктор. «Потому что это мой папа», — ответила Таня. Взвизгнули тормоза. Инструктор совершенно обалдел: «Ты шутишь?!» «Ничего я не шучу». И началось тихое интеллигентное вождение. Так я защитил дочь своим авторитетом от «сексуальных домогательств», как теперь говорят в Америке.

Так вот, с газоном этим Таня намучилась. Его же надо сажать по инструкции. Всех мужчин в доме, помоложе, она заставляла копать, рыхлить… Однажды, когда её не было, я решил попить чаю на новой зеленой лужайке. Вынесли столик, поставили самовар, кресло. И вдруг вся мебель ушла в землю на полметра. Утрамбовать-то забыли! Тут приходит Таня. Начинает смеяться — я уже почти лежу на газоне, вытянув ноги.

Как-то я спросил: «Ты зачем его сажаешь? Мы же все равно отсюда уедем». Она говорит: «Ну и что? Пусть растёт».

… Пусть растёт.

Как у Тани газон, так и у меня есть неутолённая, но пламенная страсть — автомобили. Когда-то в ранней юности я водил грузовик. А потом за баранкой посидеть не получилось. Машина для меня — рабочее место. В машине, оборудованной специальным каналом связи, довольно часто раздаются звонки. Порой от президентов других государств, от премьер-министра, от секретаря Совета безопасности, от министров. С кем-то связываюсь я. Так что машина для меня — кабинет на колёсах.

Но когда кончается привычный путь из Кремля на дачу и президентский лимузин медленно-медленно подъезжает к дому, к машине бросаются внуки. Раньше это были Машка, Борька, а теперь Глеб с маленьким Ванькой. «Дедушка, прокати!» Мы садимся все вместе и делаем круг по дорожкам сада. Чёрная бронированная машина осторожно едет мимо тюльпанов и шиповника. Мне очень хорошо в эти минуты.

… Уже переехав в Москву, уже став опальным, я купил свою первую машину — серебристый «Москвич». Это было ещё в Госстрое. Решил, что буду теперь на работу ездить сам. И вот — первый выезд.

Справа от меня сидит охранник, сзади — семья. Переполненная улица Горького. Я постоянно оборачиваюсь, чтобы посмотреть на обстановку за моей машиной. В зеркало заднего вида плохо разбираю, что там происходит. Таня мне:

«Папа, смотри вперёд! Я тебя умоляю!» Еду на приличной скорости. Бледный охранник не спускает руку с ручного тормоза, чтобы в случае чего рвануть, если не будет другого выхода. Доехали без происшествий, слава Богу!

С тех пор Наина стоит насмерть, не даёт мне садиться за руль. «Боря, у тебя в семье полно водителей — зятья, дочери, внуки. Все будут счастливы отвезти тебя куда захочешь». Тем не менее недавно я прокатился по дорожкам дачи на своём президентском лимузине. Теперь-то я пенсионер, мне все можно.

Но страсть к вождению все-таки компенсировал — езжу на электрокаре. Причём гоняю будь здоров. Особенно люблю с горки и — прямиком в дерево. В последний момент сворачиваю. Так расслабляюсь. Недавно «прикреплённый», то есть охранник, который сопровождал меня в этом рискованном путешествии, во время поворота не удержался, вывалился наружу. Пришлось мне извиняться перед ним…