Мужчины на моей кушетке - Энглер Брэнди. Страница 6

– Верно, – тихо проговорил Дэвид. – Моя подруга, Никки, жалуется, что я не раскрываюсь.

– Как вы считаете, что она имеет в виду?

– Не знаю. Что я не способен любить, по крайней мере так, как она себе представляет любовь. Разве не поэтому я пришел сюда?

– Расскажите мне побольше о Никки.

– Думаю, она могла бы быть моей единственной.

– Что заставляет вас так думать?

– Я знаю, что она любит меня, и думаю, что она будет верна мне. И она очень сексуальная. Вот потому-то я и не могу понять, зачем я продолжаю путаться с другими женщинами.

Что такое было в этом мужчине, из-за чего он должен был постоянно «бегать налево»? Люди, которые так озабочены подобными вопросами – насколько сексуальны они сами, насколько сексуальны их возлюбленные, на какой машине они ездят, какого размера у них дом, – кажутся мне слабыми и инфантильными. Ну вот, я снова сползала на позиции осуждения – и не могла удержаться! Да, подобное верхоглядство казалось мне искусственным и ребяческим.

Я представляла себе, как Дэвид и его приятели шатаются по барам – праздные компании бывших студентов в брюках цвета хаки, скучные, банальные, прозаические. Но хуже всего было высокомерие и та самая простота, что хуже воровства, – вульгарность выражений вроде «у нее была великолепная грудь и пресс, твердый как камень». Дэвид не прославлял физическую красоту своей подруги в этом заявлении; в том, как он произнес слово «грудь», не было никакого намека на уважение или одобрение.

Моя реакция на его речь обусловлена не моралью или моей южной чопорностью, но лишь ее дегуманизирующим эффектом. Однако я чувствовала, что негодование могло навести меня на некоторые полезные ответы для Дэвида.

Хотя Дэвид описал мне Никки, наш разговор о ней не затронул особых глубин. Я хотела больше узнать о том, как они вместе проводят время, об их контакте – а не только о ее верности и сексуальности.

– Мы тусуемся с друзьями, – стал рассказывать он. – Ходим по барам или остаемся дома и смотрим кино. Еще много занимаемся сексом. Она великолепна в постели.

– Да? А что вам больше всего нравится в сексе с Никки?

– Она его по-настоящему любит.

– А именно?

– Она раскованна, ей тоже нравится им заниматься.

Эта реплика, как я начинала понимать, была наиболее популярным у мужчин описанием качеств, делающих женщину хорошей любовницей.

– Она готова делать все, что угодно, – промурлыкал он с соблазнительной ухмылкой и многозначительно посмотрел мне в глаза долгим взглядом.

Дэвид снова флиртовал со мной. Его тон так и приглашал меня спросить, что́ означает это «все, что угодно». Я не стала потакать ему, но он все равно рассказал:

– Она кричит, она извивается, она испытывает множественный оргазм.

– Это замечательно, – сказала я.

– И я вижу, что она делает это не только для того, чтобы я был доволен, – добавил он чуть агрессивно. Наверное, мои прежние предположения о том, что Дэвиду стоит представить себе женщину, играющую нечестно, задели в нем какую-то струнку. – Я довольно хорош в этом деле. Благодаря ей я доволен собой и знаю, что она меня хочет. Вы хотите узнать что-то еще?

В общем-то, нет. Чего я хотела – так это с садистским удовольствием проткнуть пузырь его напыщенности. На самом деле мне хотелось расколотить его, точно пиньяту [8]. Но я понимала, что это не лучший способ выстраивания терапевтических отношений с любым пациентом, и особенно с таким, у которого есть нарциссические наклонности.

У Дэвида отсутствовала способность видеть в женщине истинную ценность, и именно это меня оскорбляло. Такая склонность к дегуманизации есть корень всего сексуального зла. Я хотела бороться против нее, но делать это надо было не дубинкой, а помощью Дэвиду. Я намеревалась использовать свои отношения с ним для создания у него иного эмоционального ощущения от женщины.

Чтобы заставить Дэвида раскрыться более искренним чувствам, я должна была настроиться на его нарциссизм. Попытки напролом пробиться через самодовольные защитные барьеры нарцисса лишь усиливают его чванство. Вместо этого я должна была отразить обратно Дэвиду те качества, которыми он так любовался в себе, показать ему, что я понимаю, почему он так фантастически хорош. С помощью такого трюка можно заставить нарцисса уважать тебя.

Это было нелегко, потому что я была вынуждена признать в отношении Дэвида ту истину, которой предпочитала не видеть. Он бросил вызов моему фантазийному представлению о мужчинах – что они точно так же одержимы ухаживанием в викторианском стиле, как и я. Он взял да и прихлопнул мой романтический мыльный пузырь своими мужицкими словами, которые, подобно варварам-завоевателям, свели мои высокие идеалы к вульгарностям и анатомическим деталям. Он видел в женщинах добычу. Наверное, если бы он мог набивать чучела из женщин, которых приводил домой из походов по барам, и водружать их на стены, он бы так и делал.

Одобрительная реплика Дэвида в адрес сексуальности Никки вообще не имела к ней никакого отношения. Это его утверждение относилось к нему самому. Физические данные Никки олицетворяли некую часть его представления о себе. Ее «извивания, вопли и оргазмы» давали ему знать, что это он был хорошим любовником, что это он доставил ей удовольствие и, следовательно, что это он был желанным.

Хорошее отношение к себе – это прекрасно, но, похоже, Никки в это уравнение никак не вписывалась. Она была просто сексуально стимулированной и разражающейся одобрительными возгласами аудиторией в пьесе о Дэвиде. То была работа эго (с моей точки зрения – великого разъединителя) во всей его красе.

И в этом заключается шаткий баланс между «я» и «другим» во всех человеческих взаимоотношениях. Представьте себе непрерывную шкалу, на одном конце которой вы воспринимаете своего романтического партнера как объект для обслуживания всех ваших потребностей – что-то вроде отношений между матерью и младенцем. На другом ее конце вы способны признавать своего возлюбленного как настоящую личность с собственными потребностями, и в идеале между вами существует равновесие отношений «брать и давать».

Мне казалось, что Дэвид проводил все свое время на «объектном» конце шкалы, сосредоточившись на том, чтобы обеспечить себе определенную репутацию и поддерживать ее постоянно.

Он ощущал ликование и печаль, чувствовал себя достойным или бесполезным – но это всегда было реакцией на его потребность в подкреплении и в том, что он считал любовью. Для него сам акт даяния был уделом женщин, единомышленников матери Терезы и дураков.

Я замечала, что многие люди втайне поддерживают такие убеждения. Однако, выраженные прямо, они звучат возмутительно. Я попыталась представить, как бы это выглядело в форме контракта, который стороны подписывают в начале отношений. Примерно так:

А теперь вообразите, как вы на первом свидании выкладываете это перед потенциальным партнером!

Отношение к людям как к объектам лежит в основе нарциссизма – феномена настолько вредоносного для отношений, что мне следует сделать небольшую паузу, чтобы исследовать его подробнее.