Античный город - Елизаров Евгений Дмитриевич. Страница 25

Между тем ясно и другое: сугубо оборонительная война «кормить себя» не в состоянии. Тем более не может оборонительная война обеспечить приток огромной массы рабов. Все это доступно только победоносным захватническим походам. Таким образом, ясно, что речь идёт не просто о войне, в какую вступают, повинуясь естественному ходу вещей, но о той, природа которой обусловлена природой самого общества, особым его устройством. Иначе говоря, о той, в которой ведущее её государство никак не может быть представлено страдательным началом, насильственно втянутым в трагический кровеворот.

Разумеется, говорить о какой-то особой хищнической агрессивной природе древних европейских общин, которые складывались в Средиземноморском регионе в первом тысячелетии до нашей эры, нельзя. Война всех против всех создаёт условия, в которых каждый – и побеждённый, и сам победитель – оказывается жертвой; здесь даже явно выраженная агрессия представляет собой форму чисто оборонительной стратегии. Поэтому видеть в стремлении к захватам одну только алчность каких-то отдельных (может быть, генетически аномальных) племён вряд ли было бы правильно; здесь в первую очередь преследуется цель ослабления своего противника, устранения угрозы с его стороны. Но что плохого, если достижение подобной цели сопровождается собственным усилением? И обогащением: гоплит того времени в принципе не мог обходиться без рабов, как не мог обходиться без крестьян средневековый рыцарь. Тот, у кого вообще не было рабов, слыл едва ли не за нищего; Аристотель, цитируя стих Гесиода:

даёт к нему своё примечание: «у бедняков бык служит вместо раба». [83]

Как бы то ни было, видеть в демократическом устройстве античных полисов, которым, несмотря ни на что, удалось выжить, укрепить свою военную мощь и к тому же ещё обогатиться за счёт своих врагов, что-то второстепенное, привходящее, не имеющее решительно никакого отношения к самой войне, нельзя. Напротив, можно утверждать, что именно оно и является (по меньшей мере) одним из основных факторов, формирующих постоянную предрасположенность государства к разрешению силой оружия всех конфликтных вопросов со своим окружением. Именно это устройство формирует где-то в подсознании граждан прочную неразрывную связь между обеспечением жизнестойкости своего города и наступательностью его политики, защитой родных очагов и обильными военными трофеями.

Уже в конце VI в. до н. э., в результате победоносных войн со своими соседями Афины выводят на захваченные ими земли (Саламин и Эвбею) первые военно-земледельческие колонии (клерухии), которые преследовали одновременно две основные цели: обеспечить военно-политический контроль над новыми территориальными приобретениями и – хотя бы отчасти – решить аграрный вопрос. После решающих побед над персами и создания под главенством Афин Делосского морского союза (477 г. до н. э.), афинское государство за счёт новых доходов – и, прежде всего, союзной подати – вводит плату своим гражданам за исполнение всех общественных должностей, вследствие чего до 20 тысяч свободных афинян стали получать содержание от казны. Аристотель в «Афинской политии», говоря об истории государственного устройства Афин [84] перечисляет все категории граждан, получавших этот пенсион (нам ещё придётся вернуть к этому). Естественно, это вызывает недовольство союзников, но их протест пресекается самым решительным образом: так, например, Наксос и Фасос за попытку выйти из союза лишились своих вооружений и части земель. В сущности, политика Афинского полиса принимает империалистический характер, и с наибольшей отчётливостью она проявляется в середине V в. до н. э., когда афинскую демократию возглавил Перикл.

Время его правления – это популистская социальная политика: правительство расширяет раздачи демосу, помимо жалования за несение государственной службы, он начинает получать ещё и упомянутый здесь теорикон (зрелищные, театральные деньги); дабы предоставить заработок тем, кто в нём был заинтересован, в городе разворачиваются масштабные строительные работы; нуждающиеся в земле выводятся в клерухии на территории «союзных» городов. В то же время во внешней сфере ужесточается политика в отношении последних: увеличивается сумма подати, которую они обязаны платить в союзную казну, которая, кстати, находится в полном распоряжении афинян; ограничивается местное самоуправление, города ставятся под контроль афинских чиновников и в них нередко устанавливались афинские гарнизоны; на их территории выводятся афинские колонии, для чего без церемоний экспроприируются лучшие земли; наконец, без пощады подавляются любые сепаратистские выступления.

В качестве примера можно привести испытания, выпавшие на долю Самоса, города, расположенного на одном из островов Эгейского моря. Демократия здесь была введена Афинами насильственным путём, после вмешательства афинян в столкновение Самоса с Милетом. Девять месяцев город осаждался афинским флотом и должен был покориться на тяжких условиях (440). В 411 г. до н. э. неудачная попытка геоморов, потомков древней аристократии, произвести олигархический переворот окончилась их изгнанием. Вскоре после разгрома Афин Самосом завладела Спарта, и маятник качнулся в другую сторону: афинские клерухи были изгнаны, изгнанники возвращены, правление государством передано сторонникам олигархической партии. Однако после падения Спарты в 365 г. до н. э. афинский полководец Тимофей снова принудил город примкнуть ко второму афинскому союзу, по одному из основных постановлений которого афиняне обязывались не отчуждать земли у союзных городов. Увы, это условие скоро было нарушено афинянами, и клерухи снова появились на острове…

Словом, афинский демос чувствовал и вёл себя как неограниченный властелин в делах с союзниками, и не случайно критики афинской демократии сопоставляли политику Афин в отношении союзников с настоящей тиранией. Сегодня мы бы назвали её имперской.

Нерасторжимая связь между демократическими институтами, агрессивной политикой полиса и обогащением его граждан рождает и другой стимул революционного преобразования старых форм государственного управления, основанных на личной власти. Заметим: в условиях античного города практически все рабы, за исключением, разумеется, тех, которые обслуживают его инфраструктуру, оказываются во владении частных лиц. Казалось бы, здесь присутствует некоторое противоречие; ведь только город как целое обеспечивает их приток, ибо даже там, где они приобретаются за деньги на невольничьих рынках, расходуется, как правило, городская казна. Может быть, поэтому данное обстоятельство практически неведомо приверженному монархическим формам правления Востоку. Между тем, в отличие от традиций Востока, верховная собственность античного города ничуть не препятствует индивидуальному владению, больше того, городская община оказывается прямо заинтересованной в таком распределении полномочий, ибо именно в нём ключ к обеспечению подконтрольности и управляемости огромных невольничьих масс. Словом, если противоречие и есть, то оно относится к разряду таких, которые сообщают импульс к развитию.

Переполненность города чуждым ему этническим элементом, который к тому же источает постоянную угрозу для него, верховенство общины в праве собственности на весь порабощённый контингент, наконец, частное владение невольниками и образуют собой ту минимальную совокупность политических и юридических условий, которые порождают специфическое распределение прав и обязанностей между общиной в целом и всеми её гражданами. Подобное стечение и позволяет городу достичь максимальной слиянности собственных потребностей в обеспечении своей жизнестойкости с присущей, наверное, самой природе человека потребностью к власти над кем-то другим.