Мировой разум - Елизаров Евгений Дмитриевич. Страница 5

Строго говоря, в неустойчивом, непрерывно изменяющемся мире абсолютно любое действие человека должно иметь необратимый характер. Но ведь если так, то никакой, даже с большим трудом уловимый, оттенок нравственного, не должен угадываться в оценке практической его деятельности. Поэтому сама возможность критики человеческих устремлений с этих позиций не может не наводить на размышления.

Вдумаемся. Допустимость приложения любых этических критериев в неявной форме (а, может, и в не до конца осознанном виде) предполагает обязательное существование какого-то развернутого веера возможностей, изначально открывающихся перед субъектом практики. Веера, включающего в себя как a priori порочные, так и (a priori же) безукоризненные устремления его духа. И только от сознательного выбора человека зависит, по какому пути пойти. Но ведь решительно ничто принадлежащее к сфере нравственного не может быть безусловно упречным… если, разумеется, не видеть здесь императивы какого-то Абсолюта. Только и только существование какого-то Метасубъекта может оправдать применение этических оценок к деятельности самого человека.

Но что именно порочно в деятельности человека, если с сегодняшних позиций решительно никакое, даже самое ничтожное, его действие не может быть до конца безукоризненным? И в самом ли деле открывающийся перед человеком веер возможностей изначально способен содержать в себе что-то нравственно стерильное?

Заметим: если бы наш мир был неподвижен, то действительно безупречной в нем могла быть только такая деятельность, которая не вносила бы в него абсолютно никаких изменений. (Но совершенно очевидно, что в навсегда застывшем мире решительно невозможна вообще никакая деятельность. А уж деятельность, не вносящая в недвижный мир никаких изменений – это и вообще философский нонсенс!) Существование же непрерывного движения требует по иному осмыслить место человека во всеобщей истории Вселенной. Ведь такое осмысление закономерно приводит к мысли о том, что вся наша жизнь – это не более чем струя, вливающаяся в какой-то единый, не нами направляемый, поток событий, который пронизывает собой все мироздание.

Единый поток событий… или монолитного изъявления какой-то единой же воли. Ведь если нет всенаправляющей воли, способной определять глобальный ход истории природы, то без исключения любое действие человека должно быть совершенно правомерным, абсолютно оправданным. (По иному формулировал это Достоевский: если Бога нет, значит, все позволено… Но здесь мы говорим не о Нем.) Словом, та необратимость, которую неизбежно вносит в этот мир и человек, может обладать (строго говоря, не только этически, но и экологически) отрицательным знаком только и только в том случае, если его деятельность нарушает течение событий, спланированных и направляемых Кем-то другим.

Таким образом, казалось бы, столь же простое и интеллектуально непритязательное, сколь и самоочевидное, требование жить в полном согласии с природой неожиданно обнаруживает в себе нерасторжимую связь с каким-то Высшим началом. Полное подчинение человека этому нехитрому императиву на деле означает собой абсолютное подчинение всей человеческой деятельности интегральному потоку Верховного волеизъявления. Абсолютное растворение его практики в этом панкосмическом потоке.

Абсолютное же растворение достижимо лишь с полным слиянием человека с природой.

Но продолжим рассуждение.

Мы говорим о полном слиянии структур человеческого тела и окружающей его природы, о полном взаимном растворении одного в другом. Но что суть тело человека? Можно ли ограничить эту материю естественными пределами ее кожного покрова?

Неотъемлемым элементом анатомической структуры любого организма являются его исполнительные органы; именно они представляют собой естественные терминалы любого живого существа, именно они обеспечивают обмен необходимым веществом и энергией с окружающим его миром. Между тем собственные органы природного тела человека в принципе не в состоянии исполнять функции такого рода терминалов. Как уже сказано, их продолжением с самого начала и на протяжении всей истории было орудие. Больше того, как известно, именно оно обусловило выделение человека из животного царства. Поэтому не будет преувеличением сказать, что отличие человека от животного состоит не только в том, что он использует орудия для достижения каких-то своих целей, но и в том, что само орудие становится неотъемлемой частью его тела, если угодно, – элементом его анатомии. Поэтому утверждать, что соматические ткани способны полностью исчерпать собой структуры его тела, было бы прямой и непростительной ошибкой.

На первый взгляд все это выглядит несколько диким, но необходимо помнить: человек – это начало, в принципе не сводимое к одной только «биологии». То, с трудом уловимое, и практически не поддающееся строгому определению, что составляет собой сущность его сверхприродного бытия, вообще лежит за пределами метаболических процессов. Отсюда и те физические структуры, в движении которых воплощается тонкая метафизика его до сих пор покрытого непроницаемой тайной назначения в этом материальном мире, в свою очередь, должны простираться далеко за осязаемые пределы его эпителиальных тканей.

Строго говоря, мы не в состоянии не только дать какое-то удобоприемлемое определение того, что является человеческим телом, но и хотя бы штрих-пунктиром очертить его неуловимый абрис. И все же одно мы можем утверждать со всей определенностью: материальные структуры этого тела на протяжении всей истории последовательно ассимилируют в себе все большее и большее содержание внешнего мира. По существу весь внешний мир постепенно растворяется в человеке…

Впрочем, до конца осознать это можно только постигнув ту разность, которую образуют содержания категорий «цивилизация» и «индивид». Ведь не только в философском, но и в общелитературном лексиконе понятие «человек» всегда фигурировало в двух этих ипостасях: человек – это и отдельная личность, и нечто собирательное, что аккумулирует в себе все атрибутивное отдельно взятым монадам. Предметом же нашего рассмотрения является универсум, растворивший в себе даже не всю совокупность одновременно живущих на свете людей, но весь сквозящий во времени человеческий род. И если даже тело отдельно взятого индивида никак нельзя ограничить чисто анатомическими структурами, то тело этого универсума в тем меньшей степени может быть сведено к какой-то совокупной биомассе.

Далее.

Общеизвестно, что тайна человеческой личности, или, говоря давно забытым языком, несмертной его души, в принципе несводима к чисто биологическим структурам. Но если подлинным содержанием категории человека является именно ее неуловимая для ratio сущность, то представляется величайшей несправедливостью обращение в небытие этой таинственной субстанции вследствие биологического разложения организма.

Впрочем, только ли несправедливостью? Ведь еще античная мысль так и не смогла примириться с конечностью нашего бытия; и для многих бессмертие личности где-то там, за чертой материального, так на тысячелетия и оставалось одной из непререкаемых аксиом. Так нужно ли удивляться тому, что именно индивидуальное бессмертие и здесь, по эту сторону трансцендентного, во все времена было не только голубой мечтой человека, но очень часто и практической целью его познания.

Но что суть бессмертие: только ли бесконечное продление жизни, или принципиальное исключение конечности человеческого бытия в любой ее форме? Задумываемся ли мы о том, что второе эквивалентно абсолютному исключению не только смерти, но и рождения?

Обратимся к лежащему на поверхности.

Каждый человек уникален. Это общеизвестно. Но ведь исключительность каждого из нас вызвана именно конечностью нашего бытия, смертностью нашей природы. Воспроизводство человеческого рода решительно немыслимо как простое повторение каких-то раз навсегда заданных форм, – для нас аксиоматично, что оно должно быть постоянным (физическим и духовным) его совершенствованием. А это, в свою очередь, невозможно без максимальной несхожести всех.