Храм - Акимов Игорь Алексеевич. Страница 45

Н опять качнул головой: нет.

— Но почему же?

— Строитель прав, — сказал мулла. — Храм — не только место уединения с Богом. Храм — еще и хранилище времени. Он конденсирует время в своих стенах. Вместе с нашими молитвами. Не будем скупиться; банк должен быть надежным.

Вот так. Дай повод — всегда найдется умник, который обоснует любую точку зрения, подумал Н. На самом деле никакого подтекста в его позиции не было. Он знал одно: гения править нельзя. Нужно в точности выполнить программу. Выстроить храм таким, каким его задумал слепой монах. Ничего сложного, господа. Бог всегда дает поручение по плечу.

И Н с благодарной улыбкой кивнул мулле.

После обеда на северо-востоке появился грозовой фронт. Он не спешил. Ветра не было. Н отправил рабочих отдыхать, а сам остался в храме, поднялся на крышу и сел лицом к надвигающейся тьме. Достал свирель, но музыка не получалась. Звуки рассыпались; в них не было энергии сцепления. Не было не только чувства, но даже информации. Н спрятал свирель — и тут же о ней забыл. Насос, который выкачивал сущность из природы, теперь взялся и за него. Когда Н это заметил, оказалось, что мыслей в нем уже нет. Ни одной. Тело теряло плотность; еще немного — и под ватником от меня останется только оболочка, как от весенней змеи — сухая прошлогодняя кожа...

Он не знал — почему остался. В этом не было смысла. Но иначе он не мог. Что-то должно было произойти. Именно с ним. Почему-то он должен был пережить эту бурю. Я настолько преуспел в освобождении от мыслительной работы, думал Н, что Господу потребовалось сильнейшее средство, чтобы мне открылось... нет, не так, ведь это нечто и не было спрятано; как и все в природе, оно все время было на виду, но я был слеп, я осознанно не хотел воспринимать ничего нового, и Господу потребовалась буря, чтобы у меня, как сказал поэт, открылись очи...

Далекие молнии сшивали наползавшие друг на друга слои туч. Это действительно какое-то особое место, подумал Н. Вот уже второй раз я вижу здесь эту бурю. Несомненно — это она. Одно и то же лицо. Но в прошлый раз я не воспринял ее, как послание лично мне. Дичаю.

Н закрыл глаза — и мгновенно заснул. А проснулся от грохота. Звук не поспел за молнией, которая ударила в храм, поэтому Н ее не увидел. Зато как почувствовал! — храм наполнился молнией, ему передалась ее сущность; на какие-то миллисекунды храм стал плазмой; эти миллисекунды Н парил в воздухе, слушая, как гром, не скрывая своего разочарования, разваливается на множество оплавленных валунов.

Зрение восстановилось — и Н увидал перед собой стену. Совсем рядом. Сизая, местами черная, подсвеченная изнутри беззвучными молниями, она жила, она дышала, с каждым вздохом приближаясь к Н. Она начиналась от земли и поднималась в неоглядную вышину. Там стена уже ломалась, заваливаясь вперед, конструкция рушилась, оседая и распыляясь в бесформенные космы, которые летели вниз, к земле.

Следующую молнию, поразившую храм, Н разглядел. Она была неторопливой и толстой. Ей было трудно отвернуть, не попасть в Н, но в последний момент она это смогла. Она впечаталась в листы меди, уложенные на противоположном скате крыши, и опять храм, наполненный ею, потерял свою сущность, на миг стал плазмой, и опять этот миг Н парил в невесомости. Ни грохота молнии, раздирающей пространство, ни удара в тело храма Н не услышал. Но он почувствовал их своим телом, каждой клеточкой. Звук раздавил их, потом наполнил собой, потом исчез, оставив после себя разнобой разрушенной гармонии. Значит, я еще и оглох, понял Н. И тут же забыл об этом, потому что следующая мысль была куда важней. Эта молния — предупреждение, понял Н. Я видел, как непросто ей было отвернуть. Значит, я не там, где должен быть...

Контуженое тело слушалось плохо, приходилось думать о каждом движении. Н тяжело встал и нетвердой походкой пошел через гребень крыши. Первые крупные капли ударили в пересохшие серые доски. Вдруг наступила тьма, но какая-то особенная: она не мешала видеть каждую шероховатость досок, каждое темное пятно от капель; даже шляпки гвоздей были столь отчетливы, словно Н видел их через лупу. Место удара молнии чернело дырой. Медь по краям дыры оплавилась, доски под нею пытались гореть. Пока это у них получалось плохо: молния прожгла их так быстро, что они не успели прогреться до необходимой температуры. Когда Н подошел к проему, ведущему внутрь, с неба вдруг упала вода. Это был не дождь, не струи — вода обрушилась плотной, тяжелой массой. Она навалилась на плечи Н; если бы вода не стекала, она раздавила бы его. Ступнями Н ощутил, как храм вздрогнул от удара — и уперся, готовый терпеливо переждать и эту напасть.

Н опять потерял представление о времени. Он неторопливо спускался вниз по скользким сходням, струи воды текли по стенам и колоннам, по трубам опалубки, падали, рассеиваясь, пока долетали до бесконечно далекого дна центрального нефа. Электрические разряды, очевидно, осколки сотрясавших храм молний, бродили между колонн, обвивали их плющом, гонялись друг за дружкой резвящимися детьми. Пол храма был залит водой. Она поднялась так высоко, что захлестывала за голенища сапог; оберегающие мрамор доски всплыли, ставить ноги между ними было непросто.

Н вышел на середину нефа. Что делать дальше? Куда идти? Мыслей не было; да если б он и мог думать — его мысли не было бы за что зацепиться. То, что происходило вокруг, не имело к нему отношения. Никакого. Он был отгорожен толстым стеклом. Настолько толстым, что не чувствовал ничего. Это был крах. И урок. С чего вдруг я возомнил, что Бог будет для меня — именно для меня! — идти на грандиозные затраты, устраивать эдакое светопреставление? Послал бы какого-нибудь ангела, и тот нашептал бы на ухо директиву, обязательную для исполнения. Ведь не первый же раз...

В груди было пусто. Н даже не заметил, когда душа покинула его, но его это не удивило и не огорчило. Он еще успел подумать, что это неспроста, Очевидно, с меня сняли защиту, — такой была следующая мысль, — и душа улетела в безопасное место. Значит, и мне пора под крыло — к Марии...

Он повернулся к выходу, сделал шаг, втискивая ногу между досками, затем второй... Он еще успел осознать вспышку, озарившую храм (или она была в его мозгу?), но удара не почувствовал. Просто все исчезло.

Очнулся он на полу амвона. Буря ушла. В храме было сумеречно и тихо. Где-то еле слышно журчала вода, изредка тупо стучали падавшие с высоты крупные капли. Слух вернулся. И душа вернулась. Но не было тела. Вернее — Н не чувствовал его. Вот мозг он чувствовал, мозг был вполне материален, однако он существовал как бы сам по себе. Ничего, ничего, сказал себе Н, это достаточное доказательство, что я пока живой.

Только теперь он обратил внимание на какое-то движение над собой. Вгляделся — это был Искендер. Искендер как-то странно раскачивался, и в первый момент Н подумал, что он молится, но потом заметил, что руки Искендера упираются ему в бесчувственную грудь. Да ведь он массирует мне сердце, понял Н, мысленно улыбнулся — и сознание покинуло его.

Он очнулся опять от того же ощущения. Сердце то сдавливало, то отпускало. Вынужденное сопротивляться, оно неуклюже ворочалось. При этом оно захлебывалось кровью, пытаясь совладать с клапанами, вернуть им упругость и ритм. Н открыл глаза. В храме стало совсем светло. Храм был наполнен солнцем; тонкий пар плыл в его лучах, унося ввысь исчезающий запах озона.

Крышу придется укладывать заново...

— Ну и напугали же вы меня, шеф, — послышался голос Искендера. Он перестал массировать сердце, опустился с колен на задницу, но этого оказалось недостаточно — и он со вздохом облегчения улегся рядом с Н. — Я уж начал думать, что все, кранты...

Вот и обошлось без ухищрений Пенелопы. Форс-мажор. Потому и стены здесь такие: каково место — таковы и стены. Хотелось бы поглядеть, что уцелело от штукатурки. Впрочем, это ж не современные материалы — древний рецепт. Должна уцелеть...

— Я посплю несколько минут, — уже вялым голосом выговорил Искендер. — Сил совсем не осталось... А потом схожу за машиной. Или телегой...