Храм - Акимов Игорь Алексеевич. Страница 54

Если нет положительного решения — всегда выручит ирония.

— Ваше дело... — повторил Искендер, поднял руки вверх и взглянул в далекий купол. Но когда он опять взглянул на Н, его взгляд был мягок, почти ласков. — Ваше дело — исполнять волю Провидения. Вы поводырь; ваша роль по плечу только вам. Вам одному. А выковыривать из пола окаменелое дерево может любой. И чем меньше у него будет здесь, — Искендер постучал указательным пальцем по своему низкому лбу, — тем проще ему будет с этим делом справиться. Вот так, шеф. Занимайтесь-ка своим делом. А к этой мутоте я приставлю одного мужичка — есть у меня подходящий на примете — он все исполнит в лучшем виде. И при этом даже не заметит, как это несподручно.

Н почувствовал облегчение. Сам бы он ни за что не отступил, хотя его уже тошнило от этого ковыряния. Это было не упрямство и даже не смирение, — какое уж тут смирение, если в душе не осталось ничего, кроме протеста! — это была тупая бездумная инерция. И жалкие попытки самообмана. «Я строю храм...» — передразнил он себя, и с благодарностью кивнул Искендеру.

Следующее утро он посвятил заточке лезвия рубанка. Конечно, не все утро, но часа полтора — точно. Это была сталь, с которой стоило повозиться. Точильный камень был мягче ее, он только гладил. Даже уродливые полоски на лезвии — следы выщербленного грубого точила — не поддавались его воздействию. Но Н знал, что это не так, что это только впечатление. Он гладил и гладил камнем лезвие, и как-то незаметно оно уступило, расслабилось и выровнялось, а край лезвия так истончился, что уже трудно было разглядеть, где заканчивается сталь, а где уже воздух. Тогда Н взял другой точильный камень, гладкий, как полированный мрамор. Теперь он полагался уже не на глаза, а на чувство. Ему не было скучно — ведь каждое движение приближало его к совершенству. Как жаль, с улыбкой думал он, что у меня есть цель, что я готовлю эту сталь для работы с деревом. Вот если бы у меня не было практической цели и было бы много дней впереди, — как бы порезвилась, как бы порадовалась и отдохнула моя душа!

Потом он приладил лезвие в рубанок. С этим он тоже не спешил, погружал лезвие в паз буквально по долям миллиметра. Оно еще не было видно над плоскостью рубанка — но оно уже было над ним! — и в этот момент Н зафиксировал его крепежным клином.

Пора.

Вот чего не было — он ничего особенного не ждал и совершенно не волновался. Не с чего. Разве он усомнился хоть на секунду, что обстрогает этот столб? Не в этом же дело...

Рубанок легко скользнул по дубу; тончайшая, почти прозрачная стружка закипела серпантином. Н взял ее пальцами, вдруг вспомнившими былую лечебную работу. Стружка была невесома и лишена информации. Этого Н не ждал. Что угодно — только не это. Тогда Н положил руку на брус и прислушался к ощущению. И брус был пуст. Это был просто кусок дерева. Хорошо, что я это заметил сейчас, подумал Н. Правда, и потом было бы не поздно, но лучше, когда все узнаешь вовремя. Теперь я знаю, что должен наполнить тебя. У нас впереди много времени, мы успеем. Конечно, уж в этом-то я мог бы положиться на Христа, но кто может сказать, когда у Него до тебя дойдут руки? Я не претендую на много, не в моей власти наполнить тебя Святым Духом, но сделать из тебя Крест, а не просто две скрепленных деревяшки, — это, пожалуй, я смогу.

Он вдруг понял, что берется за работу папы Карло — и рассмеялся от души.

Он не спешил и до вечера управился лишь с черновой обработкой. Весь следующий день он добивался идеальной поверхности граней и скруглял ребра. Он не знал, как это делается, но быстро сообразил — и получилось очень хорошо. Потом он стал полировать. Потом он вспомнил, что на перекладине должна быть надпись. Он знал несколько канонических вариантов; у каждого был свой подтекст, свой особый смысл. Но подтекст и особый смысл — это всегда политика, значит — след не Бога, а человека. Отпечаток его страстей. Нет, нет, все должно быть просто и ясно. Как все, к чему прикасался Он. Нужно просто назвать. Это будет как дверь, за которой каждый откроет свой мир. Назвать — и все... И он вырезал на перекладине «IC ХС». Просто и ясно. Просто и ясно... Время уплывало неторопливо, оно не мешало, не стояло над душой. Время набралось терпения, но не показывало этого, и потому Н не замечал его. Иногда вспоминал о нем — но тут же и забывал. И ни о чем, кроме того, что делали его руки, не думал.

Вот так бы всегда...

Это была не мысль и даже не желание. Это была точка. Он побывал в раю; сейчас он осознал, что, оказывается, уже не раз бывал там — вот так ему повезло. Это подсказывает не сердце; ты оказываешься в раю всякий раз, когда время перестает существовать. Наверное, там бывает каждый, но не всем везет — не каждый осознает это. А мне повезло: я вдруг прозрел, я все-таки понял, где находился, где все еще нахожусь. Я уже на пороге; еще шаг — и переступлю его; но не жалею об этом. Впрочем — нет: чуть-чуть жалею. Потому что чувствую, как оно уже тает во мне — это переживание рая. Конечно, я буду помнить, что побывал здесь, но разве информация заменит живое чувство?..

И опять — как совсем недавно — где-то на дне сознания стало проявляться и всплывать: Мария. Его соломинка, его альтернатива; дар Господень... И как тогда — Н остановил процесс — а затем заставил эту мысль погрузиться в то неосознанное, из которого она сформировалась. Не называть. Даже не думать об этом. Потому что мысль легко прочесть, и тогда ты станешь не только уязвим, но даже и беспомощен.

Наконец пришло время собрать крест.

Н вставил перекладину в паз (она вошла очень плотно, не болталась), затем закрепил ее длинным, мощным болтом. С тыльной стороны конец болта торчал; не много, но не меньше дюйма. Н взял ножовку, чтобы спилить его заподлицо, однако зубья ножовки безжалостно выдавали ее преклонный возраст. Работа предстояла скучная и тупая. Срежу на месте «болгаркой», решил Н.

Он взялся за верхушку креста, приподнял — и тут же опустил на место. До чего тяжел! Как же я не подумал, что если даже один столб казался мне неподъемным, то вместе с перекладиной...

Нормальное решение напрашивалось: сходить к храму и привести с собой четверых мужиков. Они отнесут крест на место — и не придадут этому никакого значения. Что крест, что кирпичи — им все едино. Крест, впрочем, интересней — все же коллективный труд...

Нормальное решение — но Н даже на миг не задержался на нем. Ведь он сразу знал, что отнесет крест сам. Это не обсуждалось. Он просто это знал, вот и все. Даже не пришлось для самоутверждения вспоминать одно из правил, которые когда-то установил для себя: есть вещи, которые ты должен сделать сам. «Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна.» И есть вещи, которые ты должен сделать сам.

Правда, истины ради следует признать, что разум подсказал еще один вариант (он тоже был на поверхности): разобрать крест и отнести порознь столб и перекладину. Но у этой мысли не было шансов. Ни одного. Если мысль подсказана слабостью — она не обсуждается. Я устал, — поставил диагноз Н. Я устал — и оттого малодушен. Всю жизнь я то боролся со своим малодушием, то мирился с ним. А как же не мириться? — ведь это моя сущность. Нравится мне это или нет — я такой. Уж лучше быть с собою в компромиссе (биология называет это симбиозом, а психология — сожительством), чем заниматься самоедством.

Был конец дня. Солнце уже не жгло. Где-то на задворках мозга выглянула очередная малодушная мыслишка: сейчас пойти отдохнуть, а утром со свежими силами... Да откуда им будет взяться, этим свежим силам, если я измочалюсь ожиданием завтрашнего утра? Ведь за вечер и за ночь я сто раз пожалею, что не сделал это сразу!..

Вот если б я курил, насмешливо подумал Н, я бы сейчас посидел на верстаке рядом с крестом; я бы покуривал — и никуда бы не спешил. И ни о чем не думал. Созревал. И взялся бы за крест только тогда, когда бы почувствовал, что готов. А так получается нескладно: я знаю, что не готов, и ждать не могу...