Слово о слове - Елизаров Евгений Дмитриевич. Страница 18

Единственная доступная биологическому телу форма приспособления к своей среде – это преобразование собственной структуры и функций; и если верить тому, что к такому преобразованию его может подвигнуть только неудовлетворенная потребность, то стабильность существующих видов может быть объяснена только отсутствием сколь-нибудь серьезного дисбаланса между их потребностями и ресурсами регионов. Другими словами, развитой способностью организмов обеспечить полное удовлетворение всех настояний своей природы.

Но если полностью обеспечить себя способно даже самое примитивное из всех живых существ, то почему же "венец творения" должен находиться в постоянном разладе с окружающей его действительностью? Ведь, в отличие от приносимого волхвами, дары и богов, и природы должны иметь не только символическое значение, а значит, не может быть, чтобы, как запретное яблоко вместо добра и зла обнаружило перед человеком всего лишь его наготу, дарованное ему сознание оказалось способным только на то, чтобы сделать явственным вечную его обделенность в насущном.

Нет, непрестанная погоня за чем-то новым, как кажется, может быть объяснена только тем фактом, что не прерываемое ни на мгновение творчество оказывается единственно возможным способом существования нашего сознания, иначе говоря, является столь же принудительным для нас, сколь и само дыхание или кровообращение.

Мы уже видели, что даже ритуальная, то есть предшествующая собственно знаковым формам общения, коммуникация решительно немыслима без творчества. Единственным залогом людского взаимопонимания может служить только самостоятельное воссоздание каждым всего того, что выступает предметом любого информационного обмена. Но одно дело – самостоятельно воспроизвести какое-то явственно обозначаемое действие, совсем другое – воссоздать по существу из порождаемого кем-то информационного хаоса нечто содержательное и законченное. Именно так – хаоса, ибо, как уже говорилось, полная аура слова (или, говоря шире, любого знака вообще) на самом деле может скрывать в себе все что угодно, вплоть до прямого опровержения каких-то фиксированных конвенциональных его значений. Поэтому полнота и точность восприятия транслируемого нам смысла обеспечивается отнюдь не автоматически, и чем более сложным и отвлеченным от сиюминутного расклада внешних условий оказывается доводимое до нас содержание, тем острее становится потребность в развитии и диверсификации встречной работы всех задействованных в его дешифрации структур организма. Словом, переход от ритуальной коммуникации к собственно знаковому речевому общению нисколько не облегчает взаимопонимание людей.

Точно так же, как и у тяготеющих едва ли не к противоположному полюсу единой эволюционной шкалы организмов, никакой информационный обмен между разумными существами не может быть реализован в процессе простого пассивного созерцания происходящего вне их. Это всегда напряженная работа, пусть и скрытая от внешнего наблюдателя, но от того не перестающая требовать от обеих сторон общения довольно значительных затрат на синхронное порождение и встречное воссоздание любой единицы смысла. И уж тем более справедливым это становится там, где обмен начинает осуществляться на основе знака. Ведь, кроме всего прочего, знаковая коммуникация – это уже совершенно иной, куда более высокий и сложный, уровень абстракций, фигурирующих в процессе информационного взаимодействия. А значит, она требует значительно больших усилий от всех, кто пользуется ею. Поэтому собственное несовершенство языка вместе с нашей неспособностью его средствами абсолютно точно воспроизвести какой бы то ни было предмет лишь усугубляют необходимость постоянной работы, связанной с самостоятельным воссозданием всего фиксируемого нами.

Но жирно подчеркнем последнее: и несовершенство языка и наша собственная нерадивость в его освоении лишь усугубляют строгую необходимость именно такой организации сознания, но отнюдь не объясняют ее. Само же объяснение лежит куда как глубже.

4.4. Труд понимания как условие развития

Повторим еще одну существенно важную для понимания всего того, о чем говорится здесь, деталь. Облачение идеального в осязаемую плоть знака происходит не только там, где взаимодействуют две стороны, два автономных друг от друга сознания, но и в течение всех двадцати четырех часов в сутки в каждом из нас. Человек вообще не мыслит словами (в противном случае почему бы не предположить, что мыслить можно и простыми комбинациями каких-то артикуляционных фигур). Рассуждая об этом таинственном обстоятельстве, Иммануил Кант в своей "Критике чистого разума" говорил о "схемах", которым еще только предстоит оформиться в строгие понятия. Слово не существует изначально, это всегда результат многотрудной скрытой работы человеческого духа; взятое же само по себе, оно, как, впрочем, и любой знак вообще, являет собой лишь вспомогательное средство воплощения уже рожденного образа, выстраданного чувства, сформулированной идеи.

Но вместе с тем абсолютно неправильным было бы утверждать и полную независимость вещественной формы знака от его подлинного значения. Именно поэтому та работа (нашей души или чего-то потаенного в глуби под кожным покровом), которая связана с вечным поиском адекватного выражения рождаемых в нас идей, чувств, образов, есть в то же время и постоянное порождение какого-то нового их содержания. Иначе говоря, уже сам поиск нужного слова, взгляда, жеста, позы есть в то же самое время и привнесение какого-то дополнительного оттенка в воплощаемую ими мысль, благодаря чему последняя со временем начинает требовать уже каких-то иных средств своего выражения.

Этот процесс бесконечен, он не может иметь своего завершения, ибо завершение означало бы собой полное прекращение одухотворенного бытия; с достижением предела мир снова замкнулся бы в рамках сугубо материальных форм движения, и ничто идеальное уже не нарушало бы его строгих законов.

Меж тем ничто иное, как таинственное единство этих противоположных стихий, гармония их противоборства и согласия образует самую суть человеческого существования. Бездонная пропасть, но и нерушимая связь лежит между идеальным и материальным; все та пропасть и все та же связь же становятся предметом и основанием любого творчества.

Можно по-разному глядеть на одни и те же вещи. Так, можно видеть в духе и материи соотношение абсолютно противоположных и непроницаемых друг для друга начал.

Осколок смальты существует сам по себе, и допустимо полагать, что он остается совершенно безразличным к палитре того панно, в единую структуру которого его помещает рука художника. Больше того, предположение, что что-то должно меняться в нем с использованием в составе какой-то иной мозаики, выглядит почти абсурдным, оно обязано оставаться в точности равным самому себе. Но здесь, как кажется, все ясно: есть бездушное стекло, и есть вне его творящий гармонию замысел мастера. Можно ли представить, чтобы мертвое это стекло было в состоянии само складываться в нечто осмысленное?

Как любое биологическое тело, человек состоит из клеток, клетки – из молекул, молекулы – из атомов и так далее и так далее. И уходящая в эту бесконечность тонкая структура человеческой плоти, подобно разноцветным осколкам смальты, в свою очередь имеет право рассматриваться как что-то трансцендентное всему содержанию, которое переполняет наше сознание и душу.

Но ведь можно видеть в таинственных этих стихиях и две разные стороны чего-то одного…

Я пишу служебные записки, выпрашивая у руководства института оргтехнику для своей лаборатории, и сложными инженерными расчетами определяю основные параметры тарифных систем для многотысячных коллективов огромных предприятий, я делаю замечания сотрудникам и сам хожу "на ковер" к своему шефу, я веду переговоры с руководством известных не только России заводов и шахт и безбожно ругаюсь со службами, обязанными обеспечивать мою работу, я пью водку и плачусь на жизнь своим друзьям, я слагаю стихи и разговариваю со своей кошкой… – в самом ли деле во всех этих случаях все элементы, из которых в конечном счете складываются мои соматические ткани, остаются безучастными и абсолютно безразличными к тому, что, собственно, и составляет сиюминутное содержание моей жизни? Ведь здесь уже нет никакого противостояния замысла и используемого каким-то чуждым мне художником материала – все это от начала до конца делаю я сам. Или все-таки, сама смальта обладает способностью животворить то, что на годы и годы останется в моей памяти?