Особое детство - Юханссон Ирис. Страница 18

Папа приходил и брал Ирис, подбрасывал ее в воздух, кружил, играл и возился с ней, пока она не разогреется. Потом папа и Ирис входили в гардеробную, и Ирис вставала и видела перед собой картину. Картина шевелилась, совершала массу странных движений. Иногда она приближалась и становилась неприятной, иногда забавной. Папа говорил и говорил, слова лились из него, и это было так приятно, в воздухе появлялись красивые картины, и вся ситуация была такой приятной. Папа ставил девочку рядом с собой и смотрел на картинку в зеркале. Ирис нужно было стоять смирно, она должна была смотреть, а папа говорил про "я, я, я". В конце концов "Я" начинало звучать приятно, "Я" было красным и круглым, издавало мерцающий свет и, могло менять цвета. Тогда папа начинал говорить, что нужно делать. Ирис подчинялась, стояла, как говорил папа, делала, что хотел папа, потом папа уставал, и тогда они выходили.

Так продолжалось изо дня в день, и это были приятные минуты для девочки. Она привыкла к тому, что это должно происходить, и если этого не происходило, она начинала беспокоиться и вести себя деструктивно. Ирис держалась за несколько узнаваемых ситуаций, к которым она привыкла, они были приятными, а неприятные не оставляли следа, у нее не было никакого чувства, пока они не происходили, она не ждала их, каждый раз они заставали ее врасплох, и она реагировала на них стереотипиями и "вспышками". "Перестань капризничать", - обычно говорила мама, хотя это никогда не помогало.

Пятый класс, новая школа, новый учитель. В первые четыре года у класса было две разных учительницы, и обе испытывали крайне неприятные ощущения от того, как вела себя девочка. Одна из них сказала папе, что, как ей кажется, в девочку вселился дьявол, потому что иногда она глядела на учительницу с пугающей ненавистью.

Папа был атеистом и весьма критично относился к всякого рода оккультизму, и сказал учительнице, что если она не прекратит нести такую ахинею, он поставит в известность директора. Обязательная школа не может держать учителя, который боится детей, которых он поставлен учить. Кроме того, новая школьная реформа строилась на естественнонаучной основе и школа была отделена от церкви, даже если она все еще опиралась на христианское мировоззрение.

Обе учительницы пытались настаивать на переводе Ирис в специализированную школу в городе, но папа отказывался, и специальная комиссия не сочла перевод необходимым, посчитав, что ей совсем неплохо и в обычной школе. Таким образом, дело было прекращено, и никаких проверок больше не проводилось.

Новый учитель сказал Ирис, что он решительно ничего не понимает в ее трудностях, что он слишком стар, и в его время этому не учили, но он понимает, что у нее тяжелая форма дислексии, и она не может читать и писать. Он еще сказал, что, может быть, придумает способ научить ее и в любом случае будет ставить ей отметки.

Началось хорошее время. Ирис посадили на первый ряд, чуть сбоку от учительского стола, так что учитель говорил, стоя прямо перед ней. Он проходил все гораздо подробнее, чем нужно было другим детям, но он считал, что им от этого только польза, потому что они получают более глубокие знания, и им легче делать домашние задания. Он знал, что девочка не может делать уроки, но он отправлял домашним записки, где было написано, что точно нужно знать, и они занимались с ней дома. На уроке математики он писал цифры, чтобы она могла списывать их, а когда другие работали над своими заданиями, он садился на стул рядом с ней, показывал в учебнике примеры и говорил ей писать их снова и снова, потому что он полагал, что со временем какие-то знания закрепятся у нее в голове, хотя казалось, что этого никогда не будет.

Когда задавали сочинение, она что-то писала в своей тетради. Это было нагромождение букв, которые ни она, ни учитель не могли разобрать. Она брала свою тетрадь, становилась рядом с учителем и придумывала что-то, а он записывал за ней. Потом она шла с этой тетрадью на свое место, списывала (или, скорее, срисовывала) это и сдавала учителю. Он говорил, что это, без всякого сомнения, ее сочинение, ведь сначала она писала его сама, потом сама пересказывала написанное, потом сама списывала; получалась хорошая работа, и он спокойно мог выставить за нее четверку.

На каждом экзамене учитель сидел с Ирис в хозяйственном помещении. Перед ней лежал листок с вопросами, другой был у учителя. Он читал, что там было написано, рассказывал ей и формулировал вопросы разными способами, придумывал истории, которые могли дать ей путеводные нити и пытался разговаривать с ней. Часто ему удавалось вытянуть из нее кое-что, имевшее отношение к вопросу, тогда он быстро записывал это. Когда все вопросы были таким образом проработаны, она получала листок и списывала все, что он написал ей. Так продолжалось на каждом экзамене, и учитель со спокойной совестью ставил ей четверку.

Нельзя утверждать, что девочка особенно развилась в интеллектуальном отношении за время обучения в пятом классе. Она по-прежнему не могла следовать прямым инструкциям и нельзя было ожидать от нее, что она сама, без напоминания, снимет или наденет верхнюю одежду, пойдет в столовую, или встанет в очередь, если никто не даст ей указаний. Напротив, иногда у нее бывали "вспышки" или она дольше застревала в стереотипиях.

Наступили летние каникулы, и все дети, которые раньше собирались на нашем дворе, выросли, приехали на лето дети из городов, в окрестных дворах появились трудные подростки из специальных школ, но все свободное время они проводили у нас, приходили девушки, которые интересовались дядьями Ирис, они катались на лошадях, участвовали в уборке клевера, многие приходили из-за мальчиков, но у них всегда был удобный предлог - покататься на лошадях.

Это лето было не похоже на другие. Мы уже не играли так, как раньше. Юноши собирались в кружок и разговаривали о чем-то, чего девочка не могла понять. Раньше все были как бы в одной атмосфере. Девочка могла рассматривать картины и входить в них, сидя за столом в коровнике или на мешке с сеном, свернувшись на сеновале или в какой-нибудь машине. Она сидела в комбайне или на коленях у кого-нибудь на тракторе, она сидела с папой на его скамеечке на скотном дворе, и т.д., но теперь этого как будто больше не было.

Она шла к папе и спрашивала: "Что они делают?" Он долго думал, кто такие "они" и что "они" делают. Прошло две недели, она повторяла эту фразу снова и снова, и, наконец, он услышал ее, проследил за ее взглядом и понял, о чем она спрашивает. Он был радостно удивлен, там стояли юноша и девушка, они смотрели друг другу в глаза, говорили о чем-то, улыбались и, казалось, были влюблены друг в друга, и папа понял, что Ирис заинтересовали люди и контакт.

Он тотчас начал рассказывать ей о том, как все устроено в жизни, об отношениях мужчины и женщины, о рождении детей, но от этого девочка не становилась умнее. Она только смотрела на них и говорила свое: "Что они делают?" Папа прекратил свои объяснения и начал размышлять, как сделать так, чтобы она поняла это. Он воспользовался своей старой стратегией, зеркалом, ведь, благодаря зеркалу, она стала немного понимать о "я", "ты", "мы", и он научил ее видеть себя саму и свое тело и надеялся, что зеркало поможет ей понять и это.

"Посмотри, как делают эти девочки, потом подойди к зеркалу и потренируйся делать так же, и, может быть, у тебя появится какое-то ощущение того, что они делают".