Особое детство - Юханссон Ирис. Страница 27

На другой день я сидела на хорах и смотрела на запрестольный образ. Это был человек, который висел на кресте, и вокруг было много страдающих людей. Я медленно раскачалась и "вошла" в картину и услышала всех, кто жалобно стонет. Это была тяжелая жалобная песнь, она была такая мощная. Я "вошла" в нее и "окуталась" внутренним миром множества людей. Там было так много жаркого страдания, кто-то страдал не так сильно (это были не те, которые висели на кресте), другие же хотели висеть там вместо того, чтобы стоять на земле, какие-то люди висели друг на друге и испытывали возбуждение, но все, все тянули жалобную песнь. Там были и другие люди, которые были совершенно черны внутри, горячей чернотой, потому что они были так опечалены, другие были пусты, совершенно пусты, как отверстия, в которые можно было войти и закружиться там, это было страшно, ни чувств, ни цветов, ни звуков. Я обычно опасалась этих отверстий, но иногда меня "засасывало" в них, и я не могла остановиться. Тогда становилось страшно, я падала обратно на хоры и снова "выходила наружу".

Каждый раз, когда я сидела так и "входила" в запрестольный образ, я переживала новые вещи, которые иногда оставались со мной надолго и занимали мои мысли. Я отсутствовала "внутри" иначе, чем когда, я была "снаружи". Словно особая жизнь шла внутри меня все время. Иногда кто-то "проникал" туда и устанавливал контакт со мной, и это было болезненно, потому что тогда приходило множество странных реакций, которые были такими непривычными и пугающими для меня. Я чувствовала, что воля другого давит на меня, и что я не могу понять ее. Окружающие пытались заставить меня делать множество вещей, которые вызывали неприятные чувства, болезненные чувства иного рода, имеющие отношение к телу. Словно дикие звери нападали на меня, и я не могла защититься от них. Тогда я становилась как помешанная и начинала биться, лягаться, кусаться, царапаться, кричать и пытаться "вырваться" внутри себя. Кто-то из окружающих говорил, что у меня опять "припадок". Когда кто-то умирал, и его должны были похоронить, гроб ставили в специально предназначенном для этого сарае. Там он должен был стоять с открытой крышкой до похорон. Комната была закрыта, но маленькое окно часто было открыто. Это окно было расположено напротив церковной ограды и сарая для инструментов, который отстоял на метр от окна и загораживал его, чтобы никто не смотрел в него. Поскольку я часто бывала со сторожем, я видела это и знала, что когда окно открыто, в сарае стоит гроб. Где-то внутри меня была осторожность. Не то чтобы я думала, что я должна прятаться, но довольно часто я избегала взоров. Позади сарая для инструментов была небольшая переносная лестница. Она была предназначена для того, чтобы сторож забирался на нее и менял номера псалмов во время мессы, но теперь у него была новая, более красивая, резная, так что старую он поставил за сарай с инструментами. Я притащила лестницу и забралась внутрь.

Я медленно залезла на край гроба. Я села и посмотрела на покойника. Я сидела там и смотрела, и смотрела, и начала говорить, длинные слова и предложения, они просто вытекали из меня, все слова, которые я знала, и я "играла" с ними и облачала их в разные формы. Они двигались и создавали новые узоры. Внутри меня все время возникали новые значения слов, и это было так торжественно. Человек в гробу оживал, смотрел вверх, улыбался, становился прозрачным и был со мной. Передо мной разворачивалась жизнь. Я видела человека маленьким ребенком во многих ситуациях, я видела его молодым, как он сталкивался с разными вещами в жизни. Это было, как фильм, но не совсем, потому что там не было ограниченного в пространстве полотна, на котором разворачивается действие. Я и человек в гробу были наблюдателями целой вереницы событий, но мы были и их участниками. Мне было спокойно с человеком, что бы ни происходило, а было множество страшных вещей - умирание, страдание и отчаяние, так же как и праздники, свадьба, любовь и веселье. До меня доносился звук, как будто кто-то кричал, я вздрагивала, осознавала, где я нахожусь, и ускользала так же незаметно, как забиралась внутрь.

Иногда я залезала на колокольню. Там наверху было темно и много летучих мышей. Они висели на крыше, на всех балках, как черно-серые овалы. Иногда какая-нибудь из них вздрагивала, и было видно трепещущее крыло. Это была похоже на компанию. Я ощущала себя ее частью, они были моими друзьями, и мне было что сказать им. Я говорила с ними, и вскоре они начинали летать вокруг меня. Они становились, как маленькие темные тучки, которые окружали меня. Иногда они образовывали узоры, которые были похожи на ковры, я "поднималась" высоко в небо. Я видела мир под собой, красивые маленькие точки и четырехугольники, которые стояли неподвижно, когда ковер двигался вперед. Часто Слире и Скюдде были со мной, и мы перебрасывались тем, что видели. Иногда я видела что-то удивительное и поражалась, иногда кто-то из них видел что-то, и мы смеялись. Это было так здорово, так светло и удивительно.

"Бам", - раздавался стук в дверь, я вздрагивала, машинально вставала и спускалась вниз.

Самой веселой игрой на колокольне было сидеть в бойнице и смотреть вниз. Было так высоко, что когда ты выглядывал из нее, кружилась голова. Это так притягивало, и я носилась взглядом вверх и вниз, пока не чувствовала, что я становлюсь невесомой, и "выскальзывала". Приходили Слире и Скюдде. Кто-то посылал мысль: "Играем в спуск по стене", это было самое удивительное. Мы "выпадали" из бойницы и "катились" по стене, стараясь выделывать в воздухе самые замысловатые фигуры. Кто-то взлетал и показывал движение, а остальные делали так же. Слире и Скюдде по очереди показывали, а я "катилась" за ними, иногда так, как они показывали, иногда по-другому. Внизу мы собирались вместе и снова летели наверх. Мы поднимались на колокольню и скатывались вниз. Мы делали все больше оборотов. Мы смеялись и выли, атмосфера была пьянящей, было красиво и светло.

Послышался скрип ступеней, папа поднялся на колокольню: "Сиди тут, я буду звонить в колокол, ты подержишь колодку". Эта колодка была деревяшкой, которая держала язык колокола, чтобы его бой не мешал бою часов.

По дороге домой я шла мимо качелей и на минутку садилась на них. Там я слышала все звуки природы, шелест ветра, собаку, которая лаяла где-то далеко, захлопнувшуюся дверь, хруст гравия под деревянными башмаками, все это становилось серенадой, которая вводила меня в мой мир, я была там как единственное сознание. Все вокруг обретало то содержание, которым я его наделяла, в том присутствии, которое влекло и завораживало мою душу.

Папа пришел, снял меня с качелей и понес домой. Пора было ужинать. Он говорил со мной, следил за тем, чтобы мне досталось все, что нужно. Мама сказала, что я должна вымыть руки. Я сидела и смотрела на свои руки, они играли в пятнашки, крутились и вертелись и выглядели так забавно. Она схватила меня и втолкнула в умывальную комнату, у нее были жесткие руки, и ее слова были словно гвозди, которые забивали в воздух. Папа подошел и взял меня, поднял меня, открыл кран и засунул мои руки под воду. Было такое приятное чувство, вода текла, образовывала маленькие белые ручейки и стекала в раковину. Мыло пенилось и получались красивые пузыри. Я хлопала по ним и пыталась затолкать их в воду, но у меня не получалось, они все время лопались. Большая теплая рука папы держала мои руки, делала на них пузыри, держала их под водой, а потом обернула в белое полотенце. Было весело и приятно.