Pasternak - Елизаров Михаил Юрьевич. Страница 35

Чтобы вновь обрести бессмертие, следовало восстановить связь с источником вечной жизни, с Богом. Люди были не в силах сделать это, и тогда Бог сам стал человеком, чтобы вернуть людей к себе и даровать им бессмертие. Христос сделался средством, благодаря которому люди хоть умирали прежнею смертью, но не оставались в ней. Человечество было спасено не распятием, как утверждали протестанты, а Воскресением, доказавшим, что смерть может стать не вечной могилой, а коридором в вечную жизнь.

Итак, смерть была страшной болезнью, но от нее было найдено лекарство, и единственное, что требовалось от людей, чтобы спастись, это принять его…

Тогда возникал вопрос: чем хуже фармацевтические показатели католичества, протестантизма во всех его формах, того же ислама и, куда более древнего, чем христианство, иудаизма. Чем плох, в конце концов, буддизм, называющий другими словам те же христианские истины?

И начинались умелые попреки в непримиримости: «Раз вы уже такой православный, то пусть хотя бы светлый образ Александра Меня, человека, в духовности которого у вас, надеюсь, не возникает сомнений, послужит вам примером истинно православной терпимости».

В принципе, с тем же успехом можно было говорить о непримиримости врача, который настойчиво предлагает аспирин больному, в инфекционном бреду утверждающему, что гидроперит как таблетка выглядит ничем не хуже аспирина.

Апостолы, святые подвижники, видимо, не сумевшие подняться до гуманно-демократических высот людей, знакомых с православием понаслышке, считали своим долгом предостеречь особо любопытствующих от экспериментов с иными религиозными практиками; святитель Игнатий Брянчанинов называл католиков еретиками-латинянами по той простой причине, что святые отцы Церкви никогда еретиков христианами не называли; нигде в Евангелии не говорилось о необходимости хвалить чужие религиозные взгляды, ибо это равносильно хулению своей собственной веры. И, наконец, либеральничающий филокатолик, батюшка мудрствующей интеллигенции, Александр Мень, перед смертью своей практически благословивший оккультизм, в конечном счете оказал сомнительную услугу православию. Так считал отец Григорий, и вслед за ним Цыбашев.

Он прочел много книг, еще больше услышал от отца Григория, и ему, в принципе, было что рассказать, но для аудитории благожелательной и терпимой.

Цыбашев готовил ловушки с прагматической приманкой и срезался как-то слишком показательно. В его рассказе представал непрощающий Абсолют, подчиненный закону кармы, и уже потому, с точки зрения христианской философии, Абсолютом не считающийся. И был Бог Евангелия, не бесчувственный космический закон, но Абсолют всепрощающий, принимающий человека таким, каким он становится в результате покаянного преображения, без оглядок на прошлое, Бог, подаривший своему творению свой образ и подобие, то есть возможность быть личностью, Бог, чье смирение перед человеком простерлось до Голгофы. Кого, по логике, должен был бы предпочесть даже не верующий, а просто Homo Pragmaticus?

Но звучал приблизительно следующий ответ: «Да, судя по вашему рассказу, Бог православия добрее и лучше. Но лучшее еще не означает правду. А правда — она карма, и не обессудьте, раз уж она показалась вам чересчур горькой».

10

В младших классах православное воспитание делалось проблематичным, хотя бы потому, что при слове «поп» если не возникал смех по ассоциации со стыдной частью тела, то непременно вылезал пушкинский «толоконный лоб». Свято место пусто не бывало. Золотого ангелка с октябрятского значка, по инициативе Министерства образования, теснил другой, уже поэтический кудрявец, вполне способный претендовать на обожествленное детство, которое также можно было в виде курчавого профиля с детскими бакенбардами заключить в звездочку и носить на кармашке пиджака.

Цыбашев в своем стремлении навязать православие где-то перегибал палку. Одно дело в одиннадцатом классе говорить о демонизме в поэзии Блока на примере поэмы «Двенадцать». И совсем другое — объяснять ученикам третьего класса именительный падеж: «Кто? Что?» — и переходить к толкованию слов Григория Богослова: «Не Сущий из сущего, а сущее из Сущего» — вначале был Кто, он создал Что — как в именительном падеже. В сущности, он хотел сказать, что Бог создает безличностную природу, а не возникает из нее, что он творит мир, но сам он не есть мир.

Ему неоднократно делали замечания, что он вместо преподавания литературы занимается совершенно не тем, и в который раз шутливо напоминали, что он преподает не в церковноприходской школе.

Вскоре в лицейской стенгазете даже появилась карикатура. Цыбашев узнал свою копию, с увеличенным носом, в балахоне, который должен изображать рясу, с крестом и кадилом, изгоняющую смеющихся бесов с лицами писателей. Но, глядя на картинку, Цыбашев понимал, кем хотел бы себя видеть. Так у него появилась мысль стать священником.

Потом произошел второй важный эпизод в его жизни. Цыбашев услышал за дверью класса голос теософской дамы, читающей с протяжными голосовыми подъездами, то есть с выражением, следующие строки:

…Он отказался без противоборства,

Как от вещей, полученных взаймы,

От всемогущества и чудотворства,

И был теперь, как смертные, как мы… — Ребята, почему отказывается Иисус от противоборства? Теперь вы должны это лучше понимать… Правильно, потому что, как всякий посвященный, Иисус знал о законе кармы, с которой нелепо бороться…

Цыбашев зашел в класс.

Учительница приветливо улыбнулась ему:

— Мы тут немного влезли в литературоведение, не обессудьте. Ваше мнение нам будет тоже интересно, — она засмеялась, — хотя мы его уже все заранее знаем.

Цыбашев сел на свободное место за первой партой, напротив учительницы.

Она вскинула к лицу книгу.

— Дальше поэт пишет:

…И, глядя в эти черные провалы,

Пустые, без начала и конца,

Чтоб эта чаша смерти миновала,

В поту кровавом он молил отца… — Пастернак предельно ясно объясняет очевидные вещи. Иисус знает об ответном ударе, который обрушится на весь народ за убийство великого Учителя. Он прозревает казнь и грядущую трагедию народов во время молитвы в Гефсиманском саду…

— И откуда же Иисус мог знать о законе кармы? — резко спросил Цыбашев.

Дама с ярой готовностью ответила, положив книгу на парту перед Цыбашевым:

— Официальная церковь, разумеется, подвергает редакции биографию великого Учителя. Но имеются очевидные факты, что долгое время он провел в Гималаях. Речь сейчас не об этом. Апостолы ведь тоже были наказаны кармой. Почти все они приняли насильственную смерть. Христос стал не искуплением, а наказанием. В жизни Христа, а не в смерти, заключалось для людей спасение…

Поглядывая на Цыбашева, дама хищно воодушевилась:

— Ваши взгляды мне известны. Но воистину, — она перешла на патетический шепот, — только с дьявольской подачи христианин Кальвин мог сказать, что человечество обязано было убить Христа, чтобы спастись, а Мартин Лютер воскликнуть о благословенном грехе, подарившем миру такого спасителя. Так, двуличная церковная мораль веками косвенно утверждает, что Христос пришел толкнуть людей на страшный кармический проступок. Церковь позабыла слова самого Христа: «Сын человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать», — дама вдруг успокоилась, — хотя тут следует сказать особо — сам термин «Спаситель» — применим только в том смысле, что Иисус спасал людей от незнания, принося им позабытые истины Агни Йоги…

Цыбашев пытался оставаться ироничным и холодным:

— Я разделяю ваше возмущение западными отцами. Но, во-первых, какое имеют к ним отношение православные священники? Наша церковь благословляет не крестную смерть, а воскресение Иисуса. А во-вторых, цитата ваша говорит, собственно, о том, что сказавший подобное не мог верить в карму. Иначе он бы не губил народы.

Произнося это, Цыбашев вертел в руках книгу. К своему удивлению, он заметил, что это сборник евангелических текстов, предваренный предисловием со стихами Пастернака. Мелькнуло даже название епархии, выпустившей книгу. Цыбашева это настолько удивило, что он только краем уха прислушивался к выкликам о гниющем трупе христианства, в бессилии борющемся с новым сознанием и наступающей новой эрой, которая не делит людей на православных и остальных…