Анализ характера - Райх Вильгельм. Страница 60

Первое впечатление, которое он произвел на меня, состояло в том, что этот человек едва способен, даже собрав всю свою волю, удержать себя и не рассыпаться. Отчасти это прикрывалось очень утонченным и уравновешенным поведением; он рассказывал о своем желании стать математиком. Во время анализа это желание предстало как хорошо разработанный грандиозный замысел. Годами он бродил в одиночестве по лесам Германии, обдумывая математическую систему, которая позволила бы вычислить и изменить весь мир. Такая поверхностная компенсация быстро рухнула в процессе анализа, когда я показал ему, какова ее функция. Она выполняла функцию противодействия чувству абсолютной бессмысленности, которое, сочетаясь с мастурбацией, переживаемой как «грязь» и «болото», постоянно воспроизводилось. «Математик», символ чистого ученого и асексуального индивида, должен был сокрыть «человека из болота». Здесь не играет роли тот факт, что пациент производил довольно сильное впечатление ранней шизофрении гебефренического типа. В данном случае важно только то, что «чистый» математик был защитой от ощущения «грязи», которое возникало в связи с анальным типом мастурбации.

Разрушив поверхностную маску мазохистской установки, мы увидели ее целиком. Каждая наша встреча начиналась с жалобы. Это была откровенная мазохистская провокация инфантильного типа. Когда я просил его уточнить или объяснить что-то, он старался свести на нет эти мои попытки, начиная выкрикивать: «Я не буду, не буду, не буду!» В связи с этим мы обнаружили, что, когда ему было четыре или пять лет, он пережил фазу чрезвычайно сильной озлобленности с приступами, во время которых он кричал и бился. Достаточно было малейшей провокации, чтобы начался такой приступ, который приводил его родителей в отчаяние, делал их беспомощными и очень злил. Временами эти приступы могли продолжаться целый день, пока не оканчивались полным изнеможением. Позже мой клиент понял, что эта фаза озлобленности «возвестила» его мазохизм.

Первая фантазия об истязании относилась приблизительно к семилетнему возрасту. Он не только воображал себе, что его зажали между колен и лупят, но часто приходил в ванную комнату, запирался в ней и пытался отстегать сам себя. Приблизительно на втором году анализа проявилась сцена, которая относилась к трехлетнему возрасту и, несомненно, была травматичной. Он играл в саду и испачкал штанишки. Поскольку в доме были гости, его отец — психопат и садист — пришел в ярость, втащил его в дом и бросил на кровать. Мальчик немедленно перевернулся на живот в ожидании порки, испытывая при этом сильное любопытство, смешанное с тревогой. Хотя удары были сильными, мальчик чувствовал облегчение: типичное мазохистское переживание, которое случилось с ним впервые.

Доставляли ли истязания удовольствие? Дальнейший анализ показал, что он ожидал чего-то гораздо худшего. Он так быстро повернулся на живот для того, чтобы защитить от отца свои гениталии, [46] и по этой причине переживал удары по ягодицам как великое облегчение; они были безвредными по сравнению с предполагаемой угрозой гениталиям, и это заметно снизило его тревогу.

Для того чтобы понять мазохизм как целое, необходимо ясно представлять себе этот базовый механизм. Мы забежали вперед, поскольку в нашей истории это стало понятно только по прошествии полутора лет работы, а до тех пор мы тратили время на бесплодные попытки преодолеть мазохистские реакции злости пациента.

После этого пациент следующим образом дополнил свое описание поведения при мастурбации: «Как будто в меня ввинчиваются винты, от спины к животу». Я подумал, что это зачатки фаллической сексуальности, но вскоре обнаружил, что это защитное действие. Пенис необходимо было защитить: лучше терпеть удары по ягодицам, чем угрозу пенису. Этот базовый механизм определял также и роль фантазии об истязании. То, что позже стало мазохистским желанием, изначально было страхом наказания. Мазохистские фантазии об истязании, таким образом, в облегченной форме предвосхищают гораздо более тяжкое наказание. Утверждение Александера о том, что, удовлетворяя потребность в наказании, человек пробивается к сексуальному удовольствию, надо было соответственно интерпретировать. Мазохист не наказывает себя для того, чтобы умилостивить или «подкупить» супер-эго, после чего можно было бы пережить удовольствие, не испытывая тревоги. Скорее, он стремится к удовлетворяющей деятельности так же, как и другие люди, но в нее вмешивается страх наказания. Мазохистское самонаказание не представляет собой исполнение страшного наказания, а является его смягченным вариантом. Это своего рода защита от наказания и тревоги. Часть этого механизма составляет пассивно-фемининное отношение к наказывающей персоне, которую часто можно обнаружить у мазохистских характеров. Наш пациент, по его словам, однажды предлагал свои ягодицы для битья. На самом деле желание быть избитым являлось представлением себя в качестве женщины (в смысле фрейдовской интерпретации фантазии о пассивной роли при избиении, которая заменяет пассивно-фемининное влечение). Немазохистский пассивно-фемининный характер исполняет функцию защиты от угрозы кастрации с помощью обычной анальной установки, не добавляя к ней фантазии об истязании для того, чтобы отвести тревогу.

Это напрямую подводит нас к вопросу, возможно ли стремление к неудовольствию. Давайте отложим его обсуждение до тех пор, пока анализ характера данного пациента не предоставит нам необходимую основу для такой дискуссии.

В процессе анализа совершенно открыто и неудержимо реактивировалась инфантильная фаза злобы пациента. Около шести месяцев продолжался анализ приступов рыданий, что в результате дало полное устранение такого типа реагирования. Вначале было нелегко побудить пациента реактивировать эти злобные действия его детства. Его реакции были подобающими «чистому» человеку, гению математики, который не мог позволять себе подобного. Однако это было неизбежно. Если этот пласт характера был бы разоблачен как защита от тревоги и выделен, он мог бы впервые реактивироваться в полной мере. Когда пациент впервые начал свое «я не буду», я попытался интерпретировать, но он полностью проигнорировал мои попытки. Поэтому я стал имитировать пациента: давая интерпретации его по-ведения, я тут же сам добавлял: «Я не буду». Однажды он прореагировал внезапными непроизвольными движениями, начав бить по кушетке ногами. Я ухватился за эту возможность и попросил его, чтобы он полностью «дал себе волю». Сначала он не мог понять, как это кто-то может провоцировать его на что-то подобное. Но постепенно он все сильнее и сильнее стал колотить по кушетке и метаться по ней, его поведение обернулось эмоциональными громкими злобными криками и неартикулированными животными воплями. Особенно яростный приступ произошел однажды, когда я сказал ему, что его защита от отца была только маской, прикрывавшей сильную ненависть к нему. Я не колеблясь предположил, что у этой ненависти достаточно рационального оправдания. После этого его действия переросли почти в драку. Он вопил так, что находящиеся в доме люди испугались. Но это был единственный путь к его глубинным эмоциям; только так он мог полностью и аффективно разрядить свой инфантильный невроз, чего не удавалось сделать в форме воспоминаний. Снова и снова предоставлялась возможность углубить понимание его поведения. Смысл его состоял в грандиозной провокации в адрес взрослых и, в условиях переноса, в мой адрес. Но оставался вопрос, почему он провоцирует.

Другие пациенты-мазохисты пытались спровоцировать аналитика типичным мазохистским молчанием. Наш пациент делал это, прибегая к инфантильным реакциям злобы. Прошло немало времени, пока мне удалось добиться его понимания того, что эта провокация была попыткой заставить меня проявить строгость и привести меня в ярость. Но это был лишь поверхностный смысл его поведения. Если более глубинный смысл часто ускользает из поля зрения, то это происходит из-за ошибочной уверенности, будто мазохист, пытаясь удовлетворить свое чувство вины, ищет наказания в себе самом. В действительности дело вовсе не в наказании, а в том, чтобы выставить аналитика или его прототип, то есть родителя, в плохом свете, спровоцировав его на поведение, которое рационально оправдывалось упреком: «Видишь, как ты плохо обращаешься со мной». Эта провокация во всех без исключения случаях представляет собой одну из первых значительных проблем мазохистского характера. Не раскрыв ее смысл, не продвинешься дальше ни на шаг.