Анализ характера - Райх Вильгельм. Страница 72

Биопсихический механизм таков: компульсивный морализм в воспитании, образовании и жизни порождает сексуальную похотливость, которая не имеет ничего общего с естественной потребностью в любви и представляет собой настоящий вторичный импульс, такой, каким является, скажем, садизм или мазохизм. Поскольку более не существует живости естественного переживания удовольствия, это место занимают похотливость и болтовня о сексе как вторичное компульсивное влечение. Так же, как шизофреник проецирует свое оргонное течение и извращенные импульсы на других людей, воспринимая их как исходящую от них угрозу, зачумленный индивидуум проецирует собственную похотливость и извращенность на окружающих. Но в противоположность психотическому индивиду он воспринимает свои импульсы, проецируемые на других людей, не как мазохист и не как угрозу. Он, скорее, использует сплетни и клевету в манере садиста, приписывая другим то, что не осмеливается узнать про самого себя. Это правда естественной генитальности, так же как и вторичного, извращенного импульса. Образ жизни генитально здорового индивида напоминает пораженному чумой о его собственной генитальной слабости и, таким образом, угрожает его невротическому равновесию. Все, что он может сделать в связи с этим напоминанием, — подлить грязи в естественную генитальность ближнего, следуя принципу «виноград-то зелен!». Поскольку он не способен полностью скрыть свою похотливость за этическим морализмом, то жертвует ее для своей болтовни. В каждом случае такого вида чумной реакции можно совершенно точно обнаружить те характеристики, которые приписываются здоровому индивиду, против которых пораженный чумой тщетно борется внутри себя или с которыми, с нечистой совестью, он уживается.

Теперь проиллюстрируем специфическое чумное реагирование несколькими примерами из жизни.

Существует тип «интеллектуалов», всегда рассуждающих о «культурных ценностях». Такие люди обращаются к классике вовсе не потому, что понимают и переживают те серьезные проблемы, о которых говорит, скажем, Гете или Ницше. При этом они циничны, а себя считают людьми современными и либеральными, не связанными условностями. Они неспособны на серьезные переживания и рассматривают сексуальную любовь как некую игру, по поводу которой можно отпустить остроумную шутку с намеком на то, сколько раз кто-то сыграл в «игру» прошлой ночью и т. д. Внимательный слушатель, которому известны и глубокие людские страдания, вызванные сексуальными проблемами, и та деструктивная роль, которую играет отсутствие серьезности в отношении секса, узнает похотливость, порожденную сексуальным голодом в результате оргастической импотенции.

Такие «культурные» индивиды склонны считать сексуальную экономику, которая несмотря ни на какие препятствия серьезно борется с эмоциональной чумой, поражающей людские массы, продуктом поврежденного ума. Они продолжают рассуждать о «культурных ценностях», которые необходимо отстаивать, но приходят в ярость, когда кто-то переводит их разглагольствования в массовую социальную практику. Представитель данного слоя встречался с женщиной, которая собиралась обучаться у меня. В разговоре они коснулись предмета моей работы, и он «предостерег» ее, заявив, что не пожелал бы своему злейшему врагу иметь со мной дела, поскольку, по его словам, я — «директор публичного дома без лицензии», но тут же постарался оправдаться, сказав, что я — отличный клиницист. Эта клевета, свойственная всякой специфически чумной реакции, конечно же, не достигла цели. Женщина все равно пришла ко мне изучать сексуально-экономическую педагогику и вскоре поняла, что мы называем эмоциональной чумой.

В таких ситуациях трудно оставаться объективным и корректным. Чтобы не запачкаться, нельзя, поддавшись вполне понятному импульсу, позволить себе поколотить такого человека. Совсем игнорировать такие происшествия — значит делать как раз то, на что пораженный чумой индивид делает ставку, чтобы продолжать свое социальное «вредительство». Правда, есть еще возможность приспособиться к клевете. Это, однако, должно подразумевать борьбу с эмоциональной чумой немедицинскими способами, то есть опустившись на один уровень с ней. Кто-то решится пустить все на самотек, надеясь, что какой-нибудь зачумленный индивид угодит в ту же ловушку и что среди ему подобных найдется некий «ученый историк», который напишет о «тайном содержателе публичного дома». Произошедшее важно, потому что эмоциональная чума опять и опять преуспевает, подрывая подобными слухами честность и прогрессивные достижения. Социальная борьба с ней совершенно необходима, поскольку она действует более деструктивно, чем тысячи единиц стрелкового оружия. Чтобы понять это, достаточно прочитать книгу Ланге [49] о том, как в семнадцатом столетии пострадал от клеветы пионер-естествоиспытатель де ля Меттри. Он не только понял важнейшие связи между перцепцией и физиологическими стимулами, но и точно описал связь между проблемой «душа — тело» и биологическим сексуальным процессом. Для обывателей, число которых намного превышало количество честных и добросовестных исследователей, это было слишком. Они начали говорить, что де ля Меттри смог создать свои концепции только потому, что был «развратником». До нас дошли слухи, что он умер, объевшись пирогом, как типичный сластолюбец, хотя с медицинской точки зрения это просто нонсенс. Вот типичный пример чумных слухов, которые, принятые человеческими организмами, неспособными к удовольствию, дошли до потомков, осквернив доброе имя человека без каких бы то ни было оснований для этого. Несложно заметить, какую катастрофическую роль играют подобные чумные реакции в социальной жизни. Мне бы хотелось привести еще один пример защитного механизма эмоциональной чумы, проявляющегося в форме клеветы, который, пожалуй, еще более очевиден. Приехав в Норвегию, я неожиданно услышал сплетню о себе самом. Ходили слухи, что у меня шизофрения и что я провел некоторое время в сумасшедшем доме. Когда я в 1939 году приехал в США, то обнаружил, что эта сплетня докатилась и сюда, выйдя за пределы своей страны и даже за пределы Европы, где были знакомы с моей работой лучше. Скоро стало ясно, что сплетня порождена тем же европейским источником, человеком, который тоже приехал в Америку. [50]

Ситуация не лишена определенной иронии: этот человек, вскоре после моего разрыва с Психоаналитической ассоциацией, пережил нервный срыв и вынужден был провести несколько недель в психиатрической больнице. Несчастный случай, сопроводившийся нервным потрясением, по-видимому, вызвал у сплетника шок. В то время он оказался в конфликтном положении: с одной стороны, он понял правильность моей научной концепции, а с другой — никак не мог разорвать собственных отношений с организацией, выступавшей против моей деятельности. Как и должно было произойти в таком случае, он попытался переключить пристальное внимание со своей персоны на мою. В то время я оказался в центре угрожающей мне и вовлекшей в себя многих полемики. Он был уверен, что я безнадежно увяз, и испытывал искушение нанести мне дополнительный удар. Его реакция представляла собой проекцию, которая составляет специфический паттерн эмоциональной чумы. Я никогда не был психотиком и никогда не лежал в психиатрической больнице. Наоборот, обременившая меня тяжелейшая ноша тех дней не нарушила моей способности работать и любить.

Помимо всего прочего, душевное заболевание само по себе не является позором. Как всякий порядочный психиатр я испытываю глубокую симпатию к своим пациентам, часто даже восхищаюсь их борьбой. Душевно больной человек более серьезен, он гораздо ближе к жизненному функционированию, чем Бэббитт [51] или социально опасный зачумленный индивид. Данная клевета была направлена на полное разрушение моей работы и уничтожение меня самого. Она повлекла за собой несколько опасных и трудных ситуаций. Мне пришлось решать дополнительную задачу, разубеждая многих моих студентов, что я не психотик. На определенных фазах оргонной терапии специфический механизм эмоциональной чумы проявляется типичным образом: как только пациент или студент приходит в контакт с плазматическим потоком, у него проявляется сильная оргастическая тревога. На этой фазе оргонный терапевт воспринимается как «грязная сексуальная свинья» или «псих». Я подчеркиваю, что эта реакция возникает во всех случаях. Теория сексуальной экономики во многих отношениях настолько революционна, что ее легко счесть «сумасшедшей». Из-за этой сплетни ситуация осложнилась до такой степени, что стала представлять собой угрозу моей жизни. Подобные последствия чумной реакции были бы невозможны с точки зрения законных способов, и если мне и удалось преодолеть опасности, вызванные вышеупомянутой сплетней, то этим я обязан только своему клиническому опыту.