Мы – силы - Еловенко Вадим Сергеевич. Страница 17

Веселов встал над травой и попытался попасть в лежащего в двадцати метрах от него Виктора. Виктор, уже снявший с предохранителя автомат, в ответ выстрелил, собственно, не надеясь на удачу. А ее и не было. Он промазал. Но уже открыл огонь Илья. Первая пуля вошла в бедро предателя и убийцы. Вторая вонзилась в живот и, пробивая кишки, чуть завернула и вышла из-под ребер в боку.

Это пистолетная пуля отбрасывает человека. Она оболочная и тупая. При попадании оболочка сминается и пуля превращается в блин. Отсюда и получается маленькое отверстие на входе и вынесенных полчерепа на выходе. Автоматная пуля предназначена прошивать легкие бронежилеты. Зачастую она цельная. А иногда еще и со смещенным центром тяжести. Это самая веселая пуля. Войдя в живот, она может выйти где угодно, только не из спины. Таких в рожках солдат не было. Убило Веселова трассирующей пулей. Чирк – и тело. Но она не откинула стрелка, она не сбила его прицел, хотя и дернула тело. Мертвый палец надавил на курок, и ствол автомата, задираясь вверх, выпустил все оставшиеся в магазине заряды. И первые из них вошли в голову и спину Полянского. Два – один, лидируют предатели.

Илья, трясясь, поднялся над травой и посмотрел сначала на завалившегося врага, а затем на друзей, и, не в силах ничего ни сказать, ни сделать, он просто сел обратно на траву. Автомат выпал из его рук, а он, не заметив этого, все смотрел на изуродованное лицо Гуслинского. Повернуться к Виктору он просто не мог. Он смотрел в оцепенении, как из порванной ушной раковины Ромки на траву стекала кровь, перемешанная с дождем.

Так он остался один. Он тоже не похоронил друзей. Держа за ремень автомат, он волоком тащил его почти километр. Если бы вещмешок с провиантом не был у него на плечах, Илья бы и не вспомнил о нем. Кто знает, чем бы он потом питался. Но тот свешивался сзади и был в состоянии Ильи просто незаметным. Только добравшись до трассы неизвестного направления, он пришел в себя и лег на землю, подставляя лицо каплям, падающим с неба. Его совершенно не волновало, что автомат, лежащий на земле, тоже по самое цевье в грязи и что вода затекает во все технологические отверстия оружия. Он осознал, что за мгновение увидел смерть трех человек. И сам только что убил одного из них.

Мокрый лес встретил Илью тяжелыми ледяными каплями, срывающимися с ветвей. Они били в каску, зачем-то надетую им сразу после перестрелки и гибели спутников, и громом передавались в раскаленный мозг. Не один раз спотыкнулся уставший парень о поваленные штормовым ветром толстые ветви и целые деревья. Ноги гудели и дрожали непонятно от чего – больше от усталости перехода или от страха и холода. Страх? Да, страх. Остаток пережитого. Видение убитых друзей и шок от представления самой возможности быть также глупо умерщвленным. Его мошонка, сжавшаяся в первые мгновения, только сейчас отошла от неприятных ощущений. И как бы это ни было неприятно читателю, первое, что сделал Илья, скинув вещмешок, – это сел на корточки, уперевшись руками в дрожащие колен, и, тужась, облегчил живот…

…Ушел он в лес глубоко. Над его головой уже просвета не было от крон, полных листвы. Он нашел сухое место и лег, подложив под голову вещмешок и зажав между ног холодный автомат. Так и не отойдя от мыслей о погибших, он закрыл остекленевшие глаза и уснул.

О снах не будем… Это святое.

И только зло, что ненавидит, ему светило в грозный лик.

Часть вторая

1

– Что ты здесь делаешь, паршивка!

Отец был зол, увидев дочь обнаженной и купающейся в пруду за домом. Алена испуганно схватила сарафан и накинула его, еле просунув мокрое тело в его узкие формы. Трусики она держала в руках, обеспокоенно глядя на отца.

– Па… Но ведь все равно никто не увидит… Я просто. Ведь воды нету дома! Ну, сколько я грязной буду ходить?

– Пошла домой. Бегом! – Отец замахнулся рукой на дочь, но не ударил. Ничто в мире не могло заставить его ударить Аленку.

Девочка побежала в дом, сверкая голыми незагорелыми икрами. Ее отец сурово оглядел все вокруг и, ничего не заметив, пошел в дом. И правильно. Нечего бродить и мешать детским играм. Хотя они вроде уже и не детские.

Тим лежал за кустами смородины и вжимался в землю. Ему было страшно оттого, что с ним сделает отец его подруги, если узнает, что он подглядывал за его дочерью. Не будет же он кричать, что она сама не против была! Она только делала вид, что не замечает его белобрысую башку с отвисшей челюстью и странно затуманенными глазами. Башку, что ну никак не сливалась с темно-зелеными от прошедшего дождя листьями смородины.

Когда суровый родитель ушел, Тим вздохнул облегченно и, сам того не замечая, начал хихикать. Это тоже проявление последствий страха. Ничего удивительного.

Тим осторожно поднялся на четвереньки и не разгибаясь начал пробираться к сетчатому забору, в котором еще в прошлом году огородные воры проделали достаточно большую дыру. Вылез на тропинку, бегущую мимо участков, и быстро пошел по ней вверх, направляясь к своему дому. Он скрылся из виду, а спустя минут пять из той же дыры на тропинку вылез заросший грязной бородой неопределенных лет мужчина. Он держал в руках полиэтиленовый пакет с морковкой и редисом и тоже глупо хихикал, наверняка так же не понимая, как выглядит. Мужчина, несколько раз оглянувшись, поспешил вниз по тропке.

Спустя минут пятнадцать он ввалился в хату на окраине придорожного села и оживившимся присутствующим сообщил:

– Там девица гарная. Просто прелесть. Грудки небольшие, в ладонь поместятся. Бедрышки – прелесть. Вся такая нежная…

Народ в прокуренной избе загомонил:

– Где ж ты такую видел? Как звать? Где живет? Сколько ж ей лет?

– Годов пятнадцать, – преувеличил мужчина. – Только расцветает.

– Ты ее жрать собрался или что? В самом соку… – ехидно спросил маленький старый человечек с печки.

– Тебе бы тока жрать… – усмехнулся мужчина, но осекся под взглядом старика и поспешно вывалил на стол грязную, всю во влажной земле морковку. Редис, выпавший следом, покатился по столу. Но упасть многим редискам не дали. Жадные руки не менее семи человек похватали разбегающиеся овощи и жадно вцепились в их немытые тельца. Морковка тоже пожиралась без помывки.

– Спасибо, Кондрат! – удосужился кто-то поблагодарить принесшего, хоть и немного, еды мужчину.

Кондрат, уже наевшийся на самом огороде, расслабленно присел к теплой печке на скамью и сказал:

– Надо дальше идти. В этой деревне уже и брать-то нечего. Да и люди подались отсюда. На все дома семей восемь осталось.

– Ничего, – кряхтя сказал старичок, спускаясь с печки на скамью, – неделю здесь прожили и еще поживем.

– Сколько? – спросил Кондрат. – Неделю? Две?

– Пока вода досюда не доберется… А потом – да, пойдем дальше. Еды нам, с горем пополам, хватает, тепло есть, вода тоже. Что ты еще, Кондрат, хочешь?

Кондрат посмотрел на старика, нависшего над ним, и сказал:

– Не поверишь, Старый, по людям соскучился.

Старик усмехнулся и сошел со скамьи на холодные половицы:

– На киче на них не насмотрелся?

Кондрат пожал плечами и сказал:

– Где люди – там и еда, их и гуманитарная помощь. Мы там растворимся, как нечего делать.

– Молод ты еще, Кондрат. Мы нигде не растворимся. У нас на лбу нарисована наша профессия. И менты… А где твои люди, там и менты. Запалят нас, как пить дать. Ты обратно в тюрьму захотел? Сколько тебе еще за побег накинут? То-то… Так что пока могем, будем сидеть здесь. Мне природные чудеса Карелии вот где уже, – выразительно провел старик ладонью по горлу.

– Долго мы так высидим… – буркнул под нос Кондрат.

– Долго… – сказал старик и подошел к столу.

Какие бы голодные ни были мужчины в хате, а старику долю они оставили. Старик сел на лавку и задумчиво откусил от небольшой моркови. Пожевал и, проглотив, сказал: