Мы – силы - Еловенко Вадим Сергеевич. Страница 69

Виктор прошелся среди задержанных и вышел на площадку с плакатами о нормах гигиены. С улыбкой прошелся мимо призывов чистить зубы и мыть ноги и направился к женской половине лагеря. Тут тоже было многолюдно. В основном здесь, по обе стороны сетчатого забора с колючей проволокой наверху, толпились разлученные семьи, которым только раз в неделю разрешались встречи на отдельной территории, а все остальное время они вынужденно общались через решетку. Но кроме семей, здесь прохаживалось или стояло много одиноких молодых людей. Образовывались целые компании по обе стороны ограждения. Вышки над их головами с готовыми открыть огонь на поражение автоматчиками нисколько никого не смущали.

Павленко прошелся вдоль забора и наконец заметил знакомые лица.

– Здорово, молодежь! – сказал он, улыбаясь Савину и его знакомой по ту сторону забора.

– Опять приперся… – без злости сказал Саня, а девушка просто ответила «здрасти».

Присоединившись к их разговору, Павленко просто коротал время до ужина. Подальше от кухни с ее запахами. Потрепавшись о том, что доставили огромную партию задержанных, и о том, что пайки все время урезаются, молодые люди с чувством обругали и руководство лагеря, и правительство, и того, кто придумал держать в заключении совершенно невиновных людей.

– А вы знаете, что эти новенькие все зэки, а не задержанные? – сказала девушка.

– А ты откуда, Марин, знаешь? – удивился Саня.

– А… – неопределенно махнула рукой она. – Вика спит все с тем же… он и растрепал. Говорит, что там наверху решили соединить нас и зону. Все равно условия содержания сейчас одинаковые, как и охраны.

Павленко выматерился, не стесняясь девушки, и сказал, что «там наверху» еще большие уроды, чем он думал.

– Нашли, на чем экономить, – только и сказал Саня.

Зазвонил рельс от ударов по нему ключом. Подвешенный в центре лагеря, он давал команды на прием пищи и на подъем. На отдых, слава богу, расходились без команды сразу после вечерней проверки. Спешно попрощавшись с девушкой, Павленко направился к кухне. Саня, быстро поцеловав подругу через решетку, поспешил за ним.

Заняв очередь перед раздачей, друзья обсуждали вливание в их ряды партии зэков. Савину было все равно, он просто верил, что уж совсем отморозков и убийц к ним не переведут, а если люди нормальные, то почему нет. Тщетно Павленко убеждал друга, что у зэков другая психология и не важно, какое преступление тот совершил. Зона меняет всех. Так за спорами они почти приблизились к раздаче. Только тут они, отвлекшись, заметили шум и толкотню у раздаточного окошка в решетке кухни.

– Чего это там? – спросил Саня у такого же непонимающего Виктора.

– А черт его знает, – ответил он и крикнул вперед очереди: – Эй, вы там! Чего встали? Давайте быстрее! Жрать охота, сил нет.

В ответ они услышали бодрый мат вперемешку с объяснениями, что «менты совсем оборзели» и таких маленьких паек никогда раньше не было.

Но так или иначе скоро и Павленко с Савиным получили в руки железные тарелки с алюминиевыми ложками и подошли к наливающему. Тот, зачерпнув полполовника, налил сначала Виктору, а потом столько же Александру.

– Это что? – спросил Виктор, видя, как налитое еле растекается по дну тарелки.

– Проходи! Не задерживай очередь! – скомандовал наливающий.

– А хлеб?! – не унимался Павленко.

– Хлеба сегодня не будет! Уже устал говорить. Ушами слушайте, а не задницей! Иди!

Видя, как автоматчик рядом с наливающим приготовился к стрельбе, Павленко отошел с Савиным от раздачи.

Специально посчитал, сколько всего ложек непонятной отвратительной бурды им положили.

– Восемь! – возмущенно сказал Виктор выскабливающему свою тарелку Саньку.

– У меня семь… или тоже восемь, – сказал, тоже не горя восторгом, Савин.

– Ну, с-суки! – зло сказал Виктор и, вылизав тарелку, бросил ее в железный бак у решетки кухонного дворика.

Они вернулись в барак и там вступили в бурное обсуждение новых паек. Абсолютно все жившие в их бараке негодовали. А уж когда Виктор поделился «абсолютно достоверной информацией», что скоро из карантина к ним впустят полтысячи зэков, народ загалдел, совсем не сдерживаясь на слова.

Мат и ругань прервал звон рельса, призывающий на построение. Все немедленно поднялись и пошли на площадку перед воротами. Построились «по-барачно» и, громко переговариваясь о насущном, стали ждать, пока начнется перекличка.

В этот раз без эксцессов не обошлось. Народ возмущался и не давал надзирателям спокойно провести процедуру. Старший на площади сцепил руки за спиной и обратился к задержанным:

– Если этот галдеж не прекратится, я отменю вечернюю проверку.

Народ в строю высказался, мол, и слава богу, если отменят. Тогда офицер прояснил ситуацию:

– Еда на кухнях готовится исходя из поданных списков вечерней проверки. Если вы сейчас же не прекратите шум, я просто не приму доклады. Кухня не будет готовить завтрак. Утро до обеда вы проведете голодными. Кому не ясно? А если и утренняя проверка будет сорвана, то вы останетесь без обеда.

Голос старшего был хоть и достаточно сильным, чтобы его слышали все построенные квадратом задержанные, но ни один из восьми тысяч построенных не уловил в нем хотя бы ноты сочувствия или других эмоций. Этакий автомат, предупреждающий о последствиях. Сначала стоящие в строях зашумели еще громче, но вскоре, видя, что это абсолютно бесперспективно, смолкли и позволили зачитать списки, послушно отвечая, когда называли их фамилии. Детей в строю не было. Они, как и женщины, содержались в отдельном «загоне», и доступ к ним имели только женщины, чей участок лагеря соприкасался с «детским» домом.

После окончания переклички задержанные опомнились и сначала по одному, а потом и хором стали требовать, чтобы начальник лагеря вышел к ним. Старший проверки так же флегматично уведомил, перекрывая шум недовольных голосов, что начальника лагеря нет на месте и если задержанным есть что сказать, то они могут высказаться в письменной форме на его имя.

То, что в лагере могли найтись ручки, никто не сомневался, но вот бумага была давно пущена на нужды гигиены. Народ, чувствуя «разводилово», зашумел еще больше, но конвой и офицеры, проводившие проверку, просто покинули лагерь через калитку в воротах. Они не были ни напуганы, ни удивлены «бунтом» содержащихся беженцев, которые не расходились с площади еще с час.

Но утром на проверку к задержанным вышел начальник лагеря и попросил выборных высказать свои претензии. Он отвечал на них деловито, коротко и даже жестковато:

– Маленькие порции? Согласен. Но если их увеличить, то через неделю провизии не останется. Население лагеря растет, а нормы для нашего лагеря по поставкам не изменяются. Кто-то там наверху просто «динамит» наши заявки. Плюс к этому недавно прибывшие заключенные, которым для проживания выделили карантинную зону, тоже люди и тоже хотят есть. Нет, заключенных к вам не переведут. Они будут в карантине вплоть до этапа на место дальнейшего их отбывания наказания. Мне сообщали, что нам придется потерпеть с месяц, пока выделят вагоны для них. Это не только ваша головная боль, но и моя. Там элементы, склонные к побегу. Вот и думайте сами.

Родственники… Если разрешить более частые свидания с вашими семьями, мне придется усилить охрану участка, где проходят встречи. А у меня на это нет лишних людей. Скажите спасибо, что в выходной солдаты несут свою вахту в усиленном режиме почти без отдыха.

Что еще? Нет, я не знаю, когда вас освободят. Мне не поступает даже намеков на изменившееся положение. Приказ об удержании беженцев в местах, для этого приготовленных, никто не отменял. Ориентировочный срок окончания действия приказа – август следующего года. До этого времени правительство намерено восстановить инфраструктуру уцелевших районов. Ну и конечно, справиться с повсеместным бандитизмом.

Радио. Нет, я не могу позволить, чтобы в лагере был доступ к средствам массовой информации. Можете меня считать последним уродом, но этого я не разрешу. Объясняю… У всех у вас так или иначе остались родственники там… вы за них волнуетесь, естественно. Если по радио передадут, что идут бои местного масштаба с бандами в деревне Задрюпенское, то у одного из вас наверняка найдутся там родственники. Он начнет вырываться наружу. Естественно, не один. Волнующихся за своих близких в лагере больше, чем тех, кто понимает, что надо сейчас отрешиться и просто ждать, что все наладится, надо только ждать, ждать и ждать. И зачем мне оно? Эти люди полезут на колючку… мои люди откроют огонь. Потому что, если не откроют, их растерзают самих или отправят потом к вам в лагерь до судебного разбирательства. В общей свалке начнется бунт. И не надо меня заверять, что вы все не такие. Я держу связь с центром. Из девяти тысяч лагерей… больших и маленьких, мятежи и бунты, так или иначе, прошли в трех тысячах… Видите, я с вами честен и откровенен. Надеюсь на ваше понимание и сотрудничество. Всем спасибо. Всем разойтись…