Хрущев. Смутьян в Кремле - Емельянов Юрий Васильевич. Страница 23

Однако вскоре Хрущев опять стал своевольничать. Особое возмущение у членов Президиума вызвал его призыв «догнать и перегнать США по производству мяса, масла и молока». Каганович писал: «Это был митинговый призыв, а не научно обоснованный план, нигде и никогда не обсуждавшийся – ни в Президиуме ЦК, ни в Совете Министров. Все члены Президиума ЦК были возмущены этой новой субъективистской выходкой Хрущева… Был созван Президиум ЦК, на котором мы обсуждали этот вопрос. Члены Президиума, каждый по-своему, раскритиковали Хрущева прежде всего за то, что он не доложил заранее свое предложение. Члены Президиума предложили Хрущеву доложить Президиуму свои расчеты и мероприятия, обеспечивающие возможность и реальность выполнения поставленной задачи. Хрущев, признавая ошибочным свой поступок, по существу же отстаивал правильность выступления, но никаких расчетов и обоснований не дал… Президиум поручил Госплану произвести необходимые расчеты и доложить Президиуму свои сроки выполнения задачи – догнать и перегнать США по поголовью крупного рогатого скота. Не одну неделю считал Госплан и в конце концов к заседанию Президиума ЦК представил свои расчеты и выводы о возможности догнать США по поголовью рогатого скота к 1970—1972 году, то есть на 10 лет позже названного Хрущевым срока. Заседание проходило бурно. Хрущев называл госплановцев консерваторами, сердился, грозно подымал свой маленький кулачок, но опровергнуть цифры Госплана не смог». По словам Кагановича, даже «такие… послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофированным выпячиванием Хрущевым своего «творчества» в любом вопросе – знакомом ему или незнакомом, а последних было большинство».

Недовольство членов Президиума вызвали и выступления Хрущева на встречах с писателями, состоявшиеся 13 и 19 мая 1957 года. В конце встречи с писателями 13 мая 1957 года с двухчасовой речью выступил Хрущев. В заранее подготовленном тексте он говорил о том, что среди писателей «нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке сложных идеологических вопросов, связанных с преодолением последствий культа личности. Нельзя скатываться на волне критики к огульному отрицанию положительной роли Сталина, выискиванию только теневых сторон и ошибок в борьбе нашего народа за победу социализма». В качестве примера «выискивания теневых сторон» в советской действительности был избран роман Дудинцева «Не хлебом единым». По словам Сергея Хрущева, его отец был знаком с этим романом, так как он был ему прочитан кем-то вслух в семейном кругу. (Ссылаясь на то, что он уставал читать деловые бумаги, Хрущев нередко просил ему почитать вслух какие-нибудь наиболее заметные литературные произведения.)

В некотором отношении роман напоминал «Оттепель». Директор завода – консерватор Дроздов был похож на консерватора Журавлева. Как и от Журавлева, жена Дроздова в конечном счете уходила к новатору производства. Однако, в отличие от героев романа Эренбурга, победа над консерватизмом в романе Дудинцева потребовала от изобретателя-новатора Лопаткина гораздо больше усилий: восьми лет напряженной борьбы и нищенского существования, утрату постоянной работы, а затем и свободы. Мытарства Лопаткина были связаны с тем, что ему противостоял не один консерватор, а хорошо спаянные и влиятельные группировки в управлениях производств и научных институтах. На примере судьбы изобретения Лопаткина Дудинцев показал, какие препятствия нередко приходилось преодолевать тем, кто выступает против монополии в науке, против инертности и самодовольства власть имущих, как порой нелегко пробивали дорогу новые идеи научно-технического прогресса в советском обществе.

Отрицательное отношение Хрущева к роману Дудинцева не было удивительным. С одной стороны, постоянно работая в коллективе, Хрущев не мог понять те трудности, которые приходилось преодолевать одиночке в его попытках доказать обществу свою правоту. С другой стороны, Хрущев, ссылаясь на свой личный опыт, мог утверждать, что толковый изобретатель всегда будет поддержан в советской стране. Он мог привести десятки примеров того, как он лично поддерживал различные почины новаторов, поощрял свежие идеи. В то же время Хрущев мог не замечать, что, поддерживая ту или иную группу в науке или технике, он порой создавал условия для формирования монополистов, подавляющих любые идеи, противоречащие их интересам. Именно благодаря поддержке Хрущева в биологии господствовала монополия Лысенко и его учеников, а другие биологи, придерживавшиеся иных взглядов, подвергались преследованиям.

Лигачев вспоминал: «Известно, что Н.С. Хрущев не терпел генетиков, критиковал их за малую, по его разумению, пользу. У меня создалось впечатление, что Н.С. Хрущев признавал только того ученого, который занимался внедрением своих разработок в практику, только ту науку, которая непосредственно приносила пользу. Особо доставалось академику Дубинину». Лигачев рассказал о том, как руководитель Сибирского отделения АН СССР академик М.А. Лаврентьев в дни посещения Отделения Хрущевым нарочно приказал закрыть дверь в комнату, где размещались генетики, что-бы избежать скандала. «Никита Сергеевич, сделав безуспешную попытку открыть дверь, прошел дальше».

Скорее же всего, у Хрущева вызвало раздражение то обстоятельство, что в своем романе Дудинцев показал наличие в советском обществе властных группировок, которые, защищая свое положение, готовы прибегнуть к изощренным интригам и могут мастерски сфабриковать уголовное дело против тех, кто ставил под угрозу их положение. Все рассуждения Хрущева в его докладе о Сталине свидетельствовали о его некритичном отношении к партийным верхам. Судя по всем его высказываниям, Хрущев не желал задумываться о наличии в советском обществе серьезных противоречий, мешающих его развитию. Видимо, по этим причинам Хрущев увидел в романе Дудинцева клевету на советский строй. Но Хрущев не был одинок в нападках на этот роман. Роман был сурово осужден советской критикой. На июньском (1957 г.) пленуме первый секретарь ЦК ВЛКСМ Шелепин требовал к ответу Шепилова за то, что вышла в свет «паршивая антисоветская книга Дудинцева». Оправдываясь, Шепилов сказал, что, «посоветовавшись с Хрущевым, мы издали роман 100-тысячным тиражом. Сразу перестали покупать, все увидели, что это дрянная вещь».

Другим объектом нападок Хрущева стал альманах «Литературная Москва». Видимо, эта часть выступления была согласована с членами Президиума. Потом пошла отсебятина. По словам Каверина, Хрущев был «крайне невразумителен». Он говорил о том, что писателей много, а он один, что его бы исключили из ЦК, если бы он попытался все перечитать. Потом вдруг он заговорил о женщине, которая обманула его в Киеве, затем стал рассказывать про Венгрию и о том, что Жуков обещал раздавить контрреволюцию в три дня, а сделал это в два дня. Потом сравнил некоторых писателей с кружком Петефи и сказал, что они хотят выбить ноги из-под советского строя. На всякий случай Хрущев пригрозил писателям, что «если они не так будут вести себя, то он их сотрет в порошок». Писательница М. Шагинян задала вопрос, почему в Армении нет мяса. Тогда Хрущев показал на упитанного армянина и сказал: «Почему вы говорите, что в Армении нет мяса?» Критикуя «Литературную Москву», Хрущев назвал ее «этой мерзкой и вредной брошюрой». На самом деле альманах был в двух солидных томах. Было очевидно, что Хрущев даже не держал в руках альманах.

19 мая писатели, а также художники и артисты были приглашены на правительственную дачу. Видимо, предполагалось таким образом сгладить неприятное впечатление от встречи 13 мая. По словам Кагановича, «до обеда люди гуляли по большому парку, катались на лодках по пруду, беседовали. Группами и парами импровизировали самодеятельность, и некоторые члены ЦК вместе с гостями пели. Была действительно непринужденная хорошая обстановка. Какое-то время такое настроение продолжалось и после того, как сели за столы и приступили к закуске. Потом началась главная часть представления: выступил Он – Хрущев… Прежде всего Хрущев пытался «разжевать» для художников, писателей и артистов многое из того, что он говорил о культе личности Сталина на XX съезде партии, с той разницей, что там он читал, а здесь «выражался» устно – экспромтом… И на обычной трибуне, когда он выступал без заранее написанной речи, речь его была не всегда в ладах с логикой и, естественно с оборотами речи, а тут не обычная трибуна, а столы, украшенные архитектурными «ордерами» в изделиях стекольной и иной промышленности, для «дикции» заполненные возбуждающим содержанием».