Хрущев. Смутьян в Кремле - Емельянов Юрий Васильевич. Страница 5

Хрущев, которого прежде Сталин не принимал всерьез как теоретика, изрекал новые теоретические положения марксизма-ленинизма, опровергавшие установки Сталина. Атакуя культ личности, он косвенно критиковал политику Сталина и убеждал, что страна достигла за неполные три года таких успехов, которые были бы невозможны при Сталине.

О том, что продолжавшееся развитие страны быстрыми темпами, рост ее экономического потенциала, улучшение материального благосостояния населения, укрепление международных позиций страны стало следствием огромных достижений СССР за последние десятилетия, Хрущев старался вспоминать как можно реже. И его неспособность к серьезному историческому анализу, и его эгоцентризм способствовали тому, что он мог искренне забывать об очевидных достижениях СССР до своего прихода к власти и заслугах Сталина. Многочисленные воспоминания свидетельствуют о том, что Хрущев к этому времени утратил способность к критической самооценке. Н.К. Байбаков вспоминал, как летом 1955 года Н.С. Хрущев объявил ему о желании назначить на пост председателя Госплана. В ответ на возражение Байбакова о том, что он – не экономист, Хрущев заявил: «А я? А я разве экономист?… Я что ли, разбираюсь в планировании? А ведь руковожу всей экономикой страны. Приходится». (Байбаков вспоминал: «Несмотря на этот «весомый» аргумент, я решил защищаться до конца». Однако возражения Байбакова были напрасными. Вскоре он узнал, что решение о его назначении было принято Президиумом ЦК до беседы Хрущева с ним.)

Очевидно, что Хрущев исходил из того, что и, не разбираясь в планировании, он блестяще руководил экономикой.

Хрущев не только перестал выслушивать возражения людей, но грубо обрывал всех, кто занимал отличную от него позицию. Вспоминая совещание военных в Крыму, проведенное в октябре 1955 года, адмирал Н.Г. Кузнецов писал: «На первом же заседании Хрущев бросил в мой адрес какие-то нелепые обвинения с присущей ему грубостью… После совещания я просил принять меня. Мне было отказано. Да и что он мог бы сказать мне прямо в глаза? Возмущало лишь его злоупотребление властью. Я еще формально был Главкомом ВМФ, и он не имел права распоряжаться государственными делами, как в своей вотчине. В еще большее смятение я приходил, слушая в те дни его речь на корабле при офицерах всех рангов о флоте, о Сталине, о планах на будущее. Вел он себя как капризный барин, которому нет преград и для которого законы не писаны».

Скорее всего, Каганович имел основание писать: «Не прошло много времени с момента избрания его Первым секретарем ЦК, как Хрущев начал демонстрировать, как бы говоря: "Вы, мол, думаете, что я не «настоящий» Первый секретарь, я вам покажу, что я «настоящий»" – и наряду с проявлением положительной инициативы, начал куражиться». Имитация дурашливой исполнительности в стиле Швейка, к которой прибегал Хрущев при Сталине, сменилась самодовольным куражем в стиле Курослепова.

В то же время Хрущев мог вспоминать многие неприятные для него эпизоды из общения с покойным, когда Сталин явно не признавал в нем деятеля, способного руководить страной. И после смерти Сталина Хрущев чувствовал, что он находится в тени покойного. Он мог считать, что его достижения несправедливо считаются чем-то второсортными. Возможно, что в глубине души Хрущев понимал, что ни он сам, ни его коллеги-соперники по Президиуму, не смогут заменить Сталина. Они не обладали ни его знаниями, ни его способностями, ни его опытом. Они не были окружены всеобщим обожанием и безграничной верой. Хрущев старался разрушить веру в Сталина. Осуждая культ личности, Хрущев привел в докладе строки из «Интернационала»: «Никто не даст нам избавления, ни Бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой».

Вольно или невольно Хрущев стремился противопоставить Сталину себя и таких партийных руководителей, как он сам, на которых он опирался. Хрущев старался убедить советских людей, что и без обожествленного героя, каким был Сталин, страна может добиться немалых успехов, а может быть, и более грандиозных. Энциклопедическим знаниям Сталина, его опыту, заставлявшему его опираться на наиболее знающих и талантливых людей, его мудрости, позволявшей ему выбирать оптимальные решения, Хрущев вольно или невольно противопоставлял знания, способности и опыт, которыми обладал средний партийный работник, вроде него самого. Этому способствовали неприязнь Хрущева к теории и фундаментальной науке, ограниченность его культурного кругозора, примитивность его политических методов, сложившихся в годы Гражданской войны. Хрущев старался показать, что Сталин не знал настоящей жизни, что его теоретические схемы нежизненны, его методы управления порочны, а поэтому не могли не вести к провалам. Он старался показать, что задачи, стоящие перед страной, значительно проще, чем это казалось Сталину, и могут быть решены быстрее.

Своими речами, своими манерами, даже своим внешним видом Хрущев демонстрировал триумф «простоты». Он напоминал самодовольного капиталиста Баундерби из романа Диккенса «Тяжелые времена», который бравировал своими неотесанными манерами и повторял выдуманную им историю о своем происхождении из социального отребья. Это делалось для того, чтобы окружающие поразились его природным способностям, позволившим занять высокое положение в обществе. Аналогичным образом Хрущев не только постоянно напоминал о том, что он был «простым рабочим», но даже занижал свои стартовые позиции. Хотя известно, что в Калиновке Хрущев ходил в школу, он любил говорить о том, что в детстве он учился лишь «одну зиму у попа за пуд картошки». Он не старался показать, что приобщился к общей культуре, чтобы сильнее подчеркнуть свои самобытные достоинства, которые нельзя было приобрести образованием. Хрущев, который мог процитировать слова из поэмы Пушкина или спеть арию из оперы Римского-Корсакова, чаще «украшал» свои речи примитивными байками и раблезианской лексикой. Он не раз противопоставлял выводам ученых свои немудрящие расчеты, приговаривая, что они основаны на четырех правилах арифметики, которые он запомнил по дореволюционному задачнику Малинина и Буренина. Он предпочитал шокировать окружающих своими выходками, идущими вразрез с этикетом, чтобы лишний раз напомнить о том, что он достиг высокого положения, не подлаживаясь под светские манеры.

Игра в «простоту» позволяла Хрущеву быть более агрессивным, напористым в наступлении на своих оппонентов. Многие принимали его «простоту» за чистую монету. «Простота» Хрущева привлекала многих советских людей, потому что его судьба напоминала жизненный путь, проделанный ими, выходцами из крестьянских семей, ставшими рабочими, а затем служащими. То обстоятельство, что Хрущев стал высшим советским служащим, должно было лишь доказывать великие возможности советского строя. Он старался говорить и вести себя так, чтобы показать, что, в сущности, он остался таким же простым человеком, какими были миллионы советских людей. Одновременно, атакуя Сталина, Хрущев старался показать триумф «простого» человека над «великим» и «гениальным» вождем, и он рассчитывал на поддержку таких же «простых» людей.

В то же время агрессивная «простота» Хрущева далеко не всегда нравилась тем, кого он считал «простыми» людьми. Подчеркнутая «простота» Хрущева отдавала вульгарностью, грубостью, примитивизмом, то есть теми качествами, которые вызывали отвращение в любом человеческом обществе. Тем острее реагировали многие люди в стране, в которой постоянно подчеркивался высокий престиж образованности и высокой культуры. Нарочито опрощенное поведение Хрущева убеждало многих советских людей в том, что их руководитель не выше их, а ниже по своему культурному уровню, и это лишь вызывало раздражение. Я помню, как водитель такси возмущался выступлением Хрущева, в котором тот рассказывал, как во время своего пребывания в Вене ему кто-то показал «увесистый кулак», а Хрущев ответил тем же. «И это наш Первый секретарь!» – возмущался шофер. То обстоятельство, что критиковавший Хрущева мог сам прибегать к выразительным жестам и крепким выражениям, особенно в пылу горячих споров, не извиняло в его глазах первого руководителя страны.