Хрущев. Смутьян в Кремле - Емельянов Юрий Васильевич. Страница 70

Уже в ходе передачи первого послания Большаков сообщил, что Хрущев просил Кеннеди дать интервью редактору «Известий» Аджубею или редактору «Правды» Сатюкову. Сэлинджер подчеркивал, что посол СССР в США Меньшиков не был даже уведомлен о письме Хрущева. Очевидно, что Хрущев стал решать важнейшие международные вопросы в одиночку, используя Харламова, Аджубея, Сатюкова, Большакова как своих доверенных лиц.

В мире почти никто не знал о тайной переписке между Хрущевым и Кеннеди, и многим казалось, что планета идет к катастрофе. В Берлине конфронтация между воинскими подразделениями СССР и США подошла к опасной черте. Словно откликаясь на призывы «разрушить стену!», американцы придвигали к новой границе бульдозеры. Их сопровождали танки и джипы с американскими солдатами. Им навстречу из восточной части Берлина выдвигались советские танки.

В ночь с 26 на 27 октября у контрольно-пропускного пункта «Чарли» американские танки в сопровождении бульдозеров и джипов вышли на внутриберлинскую границу. Их встретила группа советских танков. Хрущев так описывал это противостояние: «Ночью стояли танки, американцы тоже стояли, потому что им уйти нельзя было, нашим танкам хвост показать. И я это разгадал и предложил: давайте выведем танки и уберем, и сейчас же американцы уйдут. И Малиновский доложил, как только танки ушли, через 30 минут ровно американцы развернулись и ушли».

Совершенно очевидно, что устрашающие военные демонстрации в центре Берлина могли быть в нужный момент остановлены Хрущевым и Кеннеди. Ответственность же за подобные шоу можно было списать на военных, якобы временно вышедших из-под контроля. Именно так поступал Хрущев, обвиняя американского генерала Клея, командовавшего войсками в Западном Берлине, в «провокациях». При этом каждая сторона получала свои политические выгоды от этих драматичных спектаклей. Американцы демонстрировали свою готовность пойти на вооруженный конфликт, чтобы облегчить бегство граждан ГДР на Запад. Советская сторона показывала, что она была готова с оружием в руках защитить суверенитет ГДР. На деле правительство США уже давно решило не прибегать к войне для сокрушения берлинской стены, а Хрущев временно отказался от планов выдавить западные державы из Западного Берлина.

Однако в это время подавляющее большинство общественного мнения считало, что мир находится на пороге мировой ядерной войны. Этому способствовали и советские испытания ядерного оружия на Новой Земле, равных которым не было ни до, ни после них. 17 октября 1961 года, выступая с отчетным докладом на XXII съезде, Хрущев заявил, что в заключение испытаний «мы в конце октября взорвем водородную бомбу мощностью в 50 миллионов тонн тротила. Мы говорим, что имеем бомбу в 100 миллионов тонн тротила. И это верно. Но взрывать такую бомбу мы не будем, потому что если взорвем ее даже в самых отдаленных местах, то и тогда можем окна у себя повыбить».

Напрасно державы Запада, а затем и руководители неприсоединившихся государств обращались к Хрущеву с просьбой отменить испытания 50-мегатонной бомбы. Напрасно правительства скандинавских стран указывали советскому правительству на то, что в случае испытаний уровень радиации в Скандинавии опасно возрастет. Хрущев был непреклонен. Правда, опасения скандинавов относительно роста радиации оказались напрасными. В ходе наиболее крупного испытания подавляющая часть материи вещества была израсходована на энергию взрыва, и поэтому количество радиоактивных осадков было минимальным. Зато сам взрыв оказался мощностью не в 50 мегатонн, как ожидалось, а в 57 мегатонн. Это был самый мощный ядерный взрыв, когда-либо прогремевший на нашей планете. Хрущев мог объявить, что столь мощное оружие имелось лишь в руках СССР.

Одновременно Хрущев объявлял о том, что у СССР есть «подводный флот с атомными двигателями, вооруженный баллистическими и самонаводящимися ракетами». Хрущев предупреждал, что этот флот «ответит сокрушительным ударом по агрессорам, в том числе и по их авианосцам, которые в случае войны будут неплохой мишенью для наших ракет, пускаемых с подводных лодок». Хрущев заявил: «Разрешите доложить съезду, что перевооружение Советской Армии ракетно-ядерной техникой полностью завершено».

Усиливавшаяся конфронтация между СССР и США в Берлине и советские ядерные испытания спровоцировали рост панических настроений в США. В газетах сообщали о нараставшем в США строительстве индивидуальных бомбоубежищ. Но вдруг совершенно неожиданно тон американской печати изменился. В это время я работал в информационном отделе ИМЭМО и ежедневно обрабатывал некоторые американские газеты, в частности «Нью-Йорк таймс». Примерно в конце сентября в «Нью-Йорк таймс» появилось сообщение о том, что сведения о советской ракетной мощи сильно преувеличены. Затем было объявлено, что советских ракет не 2000, а примерно 500. Потом их число было сокращено до 200. Сокращение числа наших ракет продолжалось на страницах газеты в течение всего октября. В конце октября пришло сообщение о том, что на самом деле в СССР не более 20 ракет, но не исключалась возможность того, что и это число преувеличено, так как в одном случае за межконтинентальную ракету был принят минарет в Средней Азии. Последнее сообщение было похоже на анекдот. «Не могла же советская ракетная мощь испариться в течение нескольких недель?» – думал я. Будучи знакомым с американскими версиями о том, что вместо Гагарина и Титова летали магнитофоны, и зная склонность американцев не признавать чьи-либо успехи, кроме их собственных, я не верил этим сообщениям. Я считал, что правящие круги США, которые сначала пугали американцев советской ракетной мощью, чтобы взвинтить гонку вооружений, теперь испугались размаха той паники, которая охватила их страну, и стараются успокоить население.

Я не знал о том, что публикации этих сообщений были основаны на сведениях, которые поступали от американских разведывательных спутников. Кроме того, тогда никто из советских людей не знал о том, что сведения о советском ракетном потенциале передал завербованный американцами весной 1961 года заместитель начальника иностранного отдела Управления внешних сношений Государственного комитета СССР по координации научно-исследовательских работ О.В. Пеньковский. Он доносил в США о том, что ракеты, которыми хвастался Хрущев, не существуют в природе. О.В. Пеньковский ссылался на своего знакомого Главного маршала артиллерии С.С. Варенцова, который доверительно сообщал ему подлинные сведения о советском ракетном потенциале. Вопреки заявлениям Хрущева к концу 1961 года на боевом дежурстве находилось около 30 советских межконтинентальных ракет.

Великий блеф Хрущева о сотнях советских ракет, нацеленных на различные страны Запада, рухнул. Лишь немногие советские многомегатонные ядерные заряды могли быть доставлены до места назначения. Угрозы Хрущева направить сотни ракет на страны Запада в случае их неуступчивости теряли смысл. Хрущев лишился самого главного козыря в своей внешнеполитической игре. К этому времени стало ясно, что и другие предпосылки, из которых Хрущев исходил, развертывая свое наступление на Запад (сохранение прочности социалистического лагеря, активное выступление большинства стран Азии, Африки и Латинской Америки против империализма), оказались несостоятельными.

Как утверждает историк Н. Верт, «в начале октября Соединенные Штаты сообщили Советскому Союзу, предъявив в подтверждение фотоматериалы, об установленном ими факте наличия у СССР значительно меньшего количества ракет, чем предполагалось, и об очень большом превосходстве США в этой области. После этого возможности Советского Союза «увещевать» оказались значительно меньшими. По-видимому, именно по этой причине Хрущев спустил критическую ситуацию на тормозах». Хотя в своем отчетном докладе на XXII съезде Хрущев заявил, что «германский мирный договор должен быть и будет подписан вместе с западными державами или без них», он сделал оговорку: «Если западные державы проявят готовность к урегулированию германской проблемы, то вопрос о сроках подписания германского мирного договора не будет иметь такого значения, мы не будем тогда настаивать на том, чтобы подписать мирный договор обязательно до 31 декабря 1961 года. Главное – решить вопрос, ликвидировать остатки второй мировой войны, подписать мирный договор, В этом основа, в этом суть». Выступая с заключительным словом 27 октября, Хрущев добавил: «Мы не суеверные люди и считаем, что счастливыми могут быть и 31 и 13 числа». Он явно намекал на события 13 августа и, стало быть, исходил из того, что после 13 августа 1961 года нет необходимости подписывать договор 31 декабря.