Америка off… - Ерпылев Андрей Юрьевич. Страница 40

Действительно, поезд, вроде бы двигался в направлении, противоположном начальному.

– Может на объездную ветку направили… – неуверенно предположил Голобородько, облизывая ложку.

Но состав, постепенно набирая ход, уверенно шел на запад…

– Товарищи! – надрывал глотку перед нервно гудящей толпой начальник сборочного цеха. – Я же уже сто раз вам объяснял: в связи с тем, что все склады переполнены готовой продукцией, администрация вынуждена отправить большую часть сотрудников, занятых непосредственно в производстве, в отпуск. В оплачиваемый отпуск, товарищи! Все, я повторяю, все без, исключения могут получить отпускные уже сегодня!

– А сколько дадут? – зычно выкрикнула могучих габаритов работница в заляпанной краской робе и с «по-старушечьи» повязанной косынкой головой; внимательный читатель мог бы узнать в ней ту самую женщину «в горошек», спорившую с пенсионером в очереди к последнему «обменнику».

– Все, без исключения, – зачастил начальник. – Получат среднезаводской оклад. Обиженных не будет, товарищи!

– Чего это ты нас все товарищами кличешь? – нехорошо прищурился морщинистый мужичонка хорошо за пятьдесят, посасывающий пустой плексигласовый мундштук, черный о никотина. – Кому это ты товарищ, подстилка хозяйская? Ты гнида…

– Погоди, Степаныч!.. – зашикали на него. – Что значит «среднезаводской»? Ты в рублях нам скажи, Владимир Семеныч, в рублях!

Владимир Семенович порылся в карманах, нацепил очки и торжественно прочел, сверяясь то и дело с бумажкой, будто не мог по памяти или цифра была Бог весть какая заковыристая:

– Пятнадцать тысяч рублей.

Над толпой рабочих повисла мертвая тишина, такая плотная, что было слышно как где-то за несколькими стенами, в механическом цеху мерно гудят станки, а далеко-далеко ухает пресс.

– Какие еще пятнадцать тысяч? – ахнула «женщина-молотобоец», бригадир участка покраски. – Что это за цифра такая: пятнадцать тысяч?

Действительно, учитывая, что буханка простого серого хлеба, именуемого в просторечии «кирпичом», в магазине давно перевалила за сотню, а килограмм мяса на рынке стоил почти, что указанную «астрономическую» цифру – двенадцать с половиной «штук» – изумиться было с чего. Рабочие, до «кризиса» стабильно получавшие в месяц четыреста-пятьсот долларов, пусть и изрядно похудевших, рассчитывали на что угодно, но только не на такое издевательство.

– Мало того, что два месяца зарплату задерживают, – снова взорвался Степаныч, размахивая своим мундштуком, как дирижерской палочкой. – Так еще и подачку нам решили швырнуть с барского стола? Козлы вонючие!..

– Правильно! Так их Степаныч! Тоже придумали!..

– Я понимаю ваше возмущение… господа, – вклинился в разговор упитанный молодой мужчина в дорогом костюме, до сих пор молчавший и только поблескивающий очками из-за спин начальника цеха, которого за глаза рабочие звали просто «Семенычем», и мастеров, – но администрация предприятия не располагает достаточными средствами, чтобы индексировать зарплаты до… до докризисного уровня… Временно не располагает! – повысил он голос, стараясь перекричать ропот толпы. – Вы же видите, что объемы продаж значительно упали…

– Ты это своей бабушке расскажи! – крикнул откуда-то из задних рядов наладчик Тимофеев. – Вон в магазине наш холодильник уже едва не четверть «лимона» стоит!

Эти слова были встречены одобрительным гулом, так как Тимофеев, после службы в армии не проработавший на заводе и четырех лет, имел среди рабочих определенный авторитет за рассудительность и трезвость. А подобное, особенно в цехе, средний возраст которого колебался в районе сорока пяти лет, по нашим временам – редкость. По той же причине, кстати, администрация в лице Семеныча и остальных, усиленно понуждала его к продолжению учебы, рассчитывая залучить в свои ряды.

– Ну… Вы же понимаете, что это розничная цена, плюс накрутки самого магазина… Московский офис занимается оптовыми поставками…

– И что? Оптовая цена поднялась больше, чем в десять раз, а нам платите по прежней ставке, да еще и по «среднецеховой»? Я, к примеру, до июля получал восемьсот долларов.

– Мы можем вам сегодня заплатить хоть тысячу долларов… – пошутил московский представитель и, по ледяному молчанию, еще не договорив, понял, что сморозил глупость.

Рабочие помолчали, переваривая услышанное, а потом снова начали роптать.

– Да они нас кинуть решили, мужики! – повысил голос, Степаныч, пряча мундштук в нагрудный карман засаленной робы и тщательно застегивая клапан. – Пятнадцать штук на рыло кинут и по домам разгонят, а когда через месяц на работу придем – ворота на клюшке, а у завода уже и хозяин другой, и мы там не числимся! Проходили уже! Бей их ребята!..

Толпа угрожающе качнулась вперед, но пятеро стриженных ёжиком «секьюрити», в своих черных костюмах одинаковые, как карандаши в коробке, тут же заслонили своими аршинными плечами представителей офиса, деликатно оттерев начальника цеха и мастеров в сторону, а вся группа начала слаженно отступать у выходу. Сразу трое охранников, сверкая темными очками, бубнили что-то в микрофоны своих карманные «уоки-токи», а бледный, как смерть, молодой очкарик – частил по сотовому. Никто их, конечно не преследовал.

– Ну чего ты выступил не по теме! – раздраженно отчитывал все еще бледного товарища другой менеджер, немного старше по возрасту, за время всей «встречи с народом» не проронивший ни слова, усаживаясь на заднее сиденье сверкающего «мерса». – Нашел место и время метать бисер перед свиньями! Это же быдло! Понимаешь: быдло! Простое пьяное русское быдло, которое может только жрать, хлестать водку, ср… и совокупляться! Они ценят только кнут и силу! Кнут и силу!..

– Позвольте ремарку, господин Гиндин? – грузно повернулся с переднего сиденья старший охранник, видимо не утерпевший. – Это не «русское быдло», как вы изволили выразиться, а русский народ. И, кроме перечисленных вами дел, мы умеем еще кое-что: зарабатывать своим трудом для вас миллионы и защищать вашу поганую шкуру в случае чего…

– Что?.. – опешил упомянутый «господин Гиндин», изумленный едва ли не больше, чем если бы с ним заговорил настоящий шкаф или другой предмет меблировки. – Что вы… Что ты себе позволяешь! – взвизгнул он, понемногу опомнившись.

– То, что вы только что слышали! – отрезал «бодигард», грузно выбираясь из машины и швыряя на переднее сиденье рацию.

– Ты уволен!

– Не сомневаюсь.

Слегка припадая на правую ногу, охранник, не оглядываясь направился прочь…

– Дамы и господа! Наш самолет начал снижение и через несколько минут мы совершим посадку в аэропорту города Абу-Даби. Прошу вас привести спинки кресел в вертикальное положение и застегнуть привязные ремни…

Григорий защелкнул тяжелую пряжку ремня и недоуменно оглянулся.

«Интересно, а где эта заоблачная фифа здесь обнаружила дам?»

Салон «Ил-96» насколько он мог заметить со своего кресла был заполнен исключительно мужчинами. Блондинами и брюнетами, коротко стриженными и лохматыми, лысеющими и поражающими буйностью шевелюры, но, без малейшего исключения, мужчинами самого разного возраста от двадцати пяти до пятидесяти, но не моложе и не старше. И комплекция пассажиров примерно соответствовала какому-то стандарту, и рост…

Майора запаса Савенко это единообразие, проступающее сквозь внешнюю шелуху разноцветных нарядов, от легкомысленных «прикидов», до вполне строгих костюмов «под галстук», поразило еще в Краснодаре. Это и еще что-то такое, что не описать словами…

От почти синхронного, как звук передергиваемых затворов, щелканья пряжек, проснулся сосед Григория. Седоватый мощный мужчина в шортах и легкомысленной полосатой футболке, в сочетании с короткой стрижкой, придававшей ему вид бывалого каторжанина, тоже защелкнул свою «упряжь», нашарив ее где-то за креслом и немного повозившись.

– Уже садимся? – крепко потер он огромной ладонью, поросшей с тыла рыжеватым курчавым мехом, грубо вылепленное лицо. – Эмираты что ли?