Зазеркальные близнецы - Ерпылев Андрей Юрьевич. Страница 26

Конечно, крепкий, здоровый и сметливый мужик от сохи, выбившийся в люди, присутствовал в мире ротмистра Бежецкого в значительном количестве и практически во всех общественных институтах – от заштатной земской больницы до тамошнего отряда космонавтов. Выходцы из слоев, не имевших никакого, даже самого отдаленного, отношения к дворянству, руководили концернами, командовали армиями, входили в немалом числе в кабинет министров и, естественно, в Государственную думу… Что далеко ходить: всесильный Борис Лаврентьевич Челкин, светлейший князь, в настоящий момент энергично вершивший судьбы Империи, был сыном рядового императорского телохранителя (некогда спасшего жизнь отца нынешнего императора), происходившего из городских низов, люмпенов того мира…

Однако то, что не возбранялось крестьянам и рабочим, детям сельских дьячков и купчиков, немцам, татарам, полякам и финнам, было заперто на семь замков для многочисленных представителей некого племени, издавна недолюбливаемого на Руси. Да-да, вы таки правильно меня поняли. «Черта оседлости» не только не рухнула со временем, подобно Берлинской стене мира Александра, но значительно выросла и окрепла, освященная законами и традициями. В начале двадцать первого века, в «той» России, было неприлично указывать кому-либо на его происхождение, за публично произнесенное слово «иноверец» можно было угодить за решетку (правда, ненадолго и весьма комфортно) или заплатить крупный штраф, гремели на всю страну судебные процессы над шефами, позволявшими себе ущипнуть за попку собственную секретаршу без ее на то согласия, но еврейский вопрос… Его будто бы и не существовало. Давно не было черносотенцев и погромов, вообще не существовало фашизма (задавили его в зародыше, еще в тридцатые), но процент лиц с отсутствующим, кстати, в паспортах «пятым пунктом» на тех должностях, где они обильно гнездились, плодились и размножались в мире Александра, был до смешного мал. Правда, Бежецкий, хоть и не симпатизировал никогда антисемитам, этой чертой «зазеркалья» опечален почему-то не был. Самым смешным было то, что нишу евреев в России номер два (а может быть, три или девяносто девять) занимали поляки. Те же вопли о вековом угнетении, те же «теплые местечки», те же диссиденты и невозвращенцы, борцы за права человека и национальное самоопределение, попытка создания «истинно независимого» польского государства Полония в Центральной Африке… Все так и все совершенно по-другому.

– Скажите, Геннадий Игоревич, а что это наш вечный тяжкий крест – «рыжие»?

Профессор Вилькицкий потерял нить лекции, снял и протер очки в тонкой «горбачевской» оправе, снова надел их и вопросительно поглядел поверх на студента. Было видно, что он все еще весь погружен в повествование, пребывает в своем виртуальном мире и ему нелегко с ходу врубиться в неожиданный вопрос Бежецкого.

– Вы имеете в виду, так сказать, светлых шатенов или… А, я понял вас, господин Бежецкий! Вас интересует вопрос фаворитизма, как типичного явления истории Государства Российского, я верно вас понял?

– Да, в общих чертах.

Геннадий Игоревич прошелся перед Александром, привычно ссутулившись и заложив руки за спину. Судя по всему, профессор опять настраивался на долгую лекцию, и Бежецкий, прикинув объем предстоящих сегодня занятий и неравнодушие лектора к возможности повитийствовать, сразу же пожалел о своем необдуманном вопросе, поспешно добавив:

– В самых общих, господин профессор. В двух словах, если можно так выразиться.

Геннадий Игоревич вздохнул. Слова «в самых общих чертах» рвали на части его душу настоящего ученого. Он искренне не понимал, как можно внятно раскрыть столь емкую тему, как роль фаворитов в истории русской монархии, в двух словах, да еще этому субъекту, военному, вчерашнему фронтовику. Все его академическое существо протестовало против подобной попытки. Но ничего не попишешь: на этого вояку руководство почему-то возлагает особенные надежды и приказ удовлетворять все нюансы его любопытства весьма недвусмысленен. Геннадий Игоревич снова вздохнул и пожал плечами.

– Вы несколько не правы, Александр Павлович, полагая что «рыжие» (воспользуемся вашим термином для определения фаворитов, хотя мне известно наверняка, кого именно вы имеете в виду) – это беда только нашей истории, я имею в виду Россию вообще, не конкретно вашу, мою или ту, где вам еще предстоит жить и работать.

Профессор перехватил мгновенный острый взгляд студента и внутренне пожалел о своей болтливости: просьбу Полковника не говорить лишнего Бежецкому, выглядевшую приказом, он помнил хорошо. Но слово не воробей, и Геннадий Игоревич, сделав вид, что ничего не произошло, продолжил:

– Институт фаворитизма постоянно сопутствовал монархии и вообще единоличной власти на всем протяжении истории человечества, и ваша «демократическая» Россия, десятилетиями после свержения монархии истинной (даже в период так называемого социализма) сохранявшая большинство ее основных черт, в этом ряду не является исключением. Практически все императоры, короли, владетельные князья, да и, что греха таить, многие президенты оставили в истории память не только о себе, но и о своих фаворитах, порой куда более талантливых и выдающихся, чем они сами.

Здесь нужно разделять фаворитов мужчин у подножия трона императриц (или фавориток монархов мужского пола) и, так сказать, «однополых» с монархом фаворитов – Меньшикова, к примеру, у Петра Великого, Аракчеева у Александра Первого или княгиню Дашкову у Екатерины Второй. Первые обычно играли роль сексуальных игрушек сильных мира сего, тогда как вторые (хотя злые языки зачастую обвиняли их и в гомосексуализме) – доверенных друзей, советников, наперсников, а иногда, особенно при слабом монархе, и полудержавных властелинов. Правда, исключения имеются всегда: как вы наверняка помните, светлейший князь Потемкин или братья Орловы успешно совмещали и подвиги в постели императрицы, и дела государственные. Но нас интересует именно вторая группа фаворитов.

Эти фавориты порой являлись людьми весьма незаурядными, если не сказать большего. Смотрите сами: Алексашка (простите за вульгарность, Александр Павлович) Меньшиков, не умея ни читать, ни писать, играл огромную роль в управлении такой великой державы, как Россия. Мужик-лапотник Распутин, обладавший тем не менее определенными (весьма, кстати, незаурядными) экстрасенсорными способностями, вершил судьбы Империи, используя высочайшие особы в роли марионеток, причем так тонко, что они сами порой этого не подозревали! Лаврентий Берия… Да что далеко ходить, небезызвестный Хворостинский…

Профессор снова осекся и, глянув на «студента», перевел дух и выпил стакан воды. Александр сделал вид, что опять ничего не заметил, отметив, тем не менее, в памяти его повторную оговорку.

– Бедой вашего Рыжего – я имею в виду конкретное действующее лицо вашей, Александр Павлович, совсем недавней истории – оказались его характер и амбиции. Если попросту, то он поставил не на ту лошадь, причем самым трагическим для него было то, что он не терпел рядом с собой никого более или менее равного по положению, не говоря уже о более высоком, независимо от того, друг это или враг. Хотя, конечно, друзей в политике и быть не может, но союзники необходимы. Незаурядный, судя по тем данным, которыми я располагаю, политик, он, не обладая достаточными экономическими талантами и опираясь на незаурядных, но сильно оторванных от действительности, чисто теоретических экономистов типа Гайдара, кардинально перевернул всю экономику России, а уж жизнь простых людей, населения так сказать, и подавно. Причем ошибочно считать, что все его реформы были априори вредными. Передел собственности никогда не проходил безболезненно, а до него приватизацию такого объема не проводил никто, и история всех известных миров… Хмм… Одним словом, ближайшей аналогией чубайсовской приватизации является раздача античными и средневековыми монархами-завоевателями собственности покоренного чужого, нужно заметить, государства своим верным соратникам и сподвижникам. Вспомните Александра Македонского, Карла Великого, Чингисхана… Одновременно она сходна с процессом «огораживания» в средневековой Англии, когда сотни тысяч крестьян сгонялись со своих земель, лишаясь средств к существованию. На тех этапах истории никто не считался с интересами населения, но даже в восемнадцатом веке уже никто не отважился бы на подобный эксперимент, не говоря уже о девятнадцатом столетии, и длительный и болезненный процесс отмены крепостничества в России, затянувшийся чуть ли не на половину столетия,– тому яркий пример.