Зазеркальные близнецы - Ерпылев Андрей Юрьевич. Страница 61

– Сан Палыч, душечка, сколько лет, сколько зим! – верещал щелкопер, таща Александра за рукав к своему столику и на ходу подзывая официанта, смуглого носатого паренька, облаченного в традиционные греческие шаровары, широченную белую рубаху чуть ли не до колен, выпущенную из-под расшитого золотом бархатного жилета, и малиновую феску с кисточкой.

– Любезный, организуй нам там… ну ты знаешь!

В пухлую ладонь грека перекочевала «синенькая», после чего он, согласно кивнув, удалился неторопливой рысцой.

– Как поживаете, Александр Палыч? Чем занимаетесь? Все в трудах праведных обороняете Отчизну и Престол? Или неустанно бдите за фатерляндом, вновь приобретенным? – рассыпался мелким бесом Владовский, не забывая цедить в пузатые рюмки дегтярно-темное тягучее вино из хрустального графина, уже ополовиненного, видимо, в попытке приятным образом скоротать ожидание.– Попробуйте, попробуйте, граф, уважьте! Коринфское урожая 1966 года.

– Хм, год моего рождения…– протянул Александр, вежливо пригубив ароматный напиток, имеющий своеобразный смолистый привкус, как он помнил из наставлений, присущий большинству настоящих греческих вин.

Коринфское ему, откровенно говоря, не понравилось, но марку приходилось держать, и он смаковал дрянное винцо, как истинный ценитель.

– Нет, Саша, ты оцени, каков букет!

За ничего не значащей беседой и вкусным ужином, умеренно орошаемым разнообразными винами, пролетели два часа. Поначалу, ежесекундно ожидая подвоха, Александр держался несколько скованно, но винные пары сделали свое дело, и он понемногу расслабился. Даже непроходимому дураку стало бы ясно, что пригласили его в данную «ресторацию», дабы отметить за счет новоиспеченного европейского монарха неожиданное повышение по дворянской иерархической лестнице, а может быть, и подмазаться к старому приятелю в надежде на какие-нибудь блага типа места главного редактора ведущей газеты в великом княжестве. Мотя беспрерывно и неопрятно жрал – другого определения к его системе поглощения пищи не находилось,– запивая жирные куски огромными глотками из разных бокалов, травил бородатые еврейские анекдоты и поминутно вскакивал, чтобы раскланяться с очередным знакомцем или облобызать вялую ручку какой-нибудь астенического вида девицы с расширенными от кокаина зрачками, после чего плюхался обратно на стул и, теребя Бежецкого за рукав, хихикая, просвещал, чем именно прославился тот или иной только что поприветствованный индивидуум. По всему было видно, что здесь писака чувствует себя как рыба в воде. В мутноватой, правда, но вполне привычной и приятной.

Около девяти часов вечера Александр как-то сразу понял, что пребывание в этом кабаке затянулось, и хотел было откланяться, но изрядно поддавший Влад вцепился в него клещом, изъявив желание пройтись немного со старым другом. Все попытки Бежецкого расплатиться за ужин были пресечены в зародыше, что было компенсировано щедрыми чаевыми официанту. Сунув греку в карман две синие «пятерки», ротмистр поспешил выйти из переполненного зала на воздух: от духоты помещения и непривычных напитков его немного мутило. Мотя задерживался, видимо продолжая лобызаться взасос с каким-то едва держащимся на ногах неприятного обличия типом, которого Александр приметил, уже покидая заведение Христопопуло. Подождав у входа пять минут и успев за это время несколько раз отказаться от недвусмысленно предложенных услуг девиц, вульгарнейших на вид, он, проклиная себя за загубленный вечер, уже поднял было руку, чтобы подозвать такси, как из дверей, ударяясь головой и плечами о косяки, выкатился его приятель.

– Саша, друг!

Матвей Владовский, источая смешанный аромат вина, чеснока и каких-то экзотических приправ, полез целоваться жирными губами, так что ротмистр был вынужден отстранить его, взяв за лацканы, что, впрочем, сошло за дружескую поддержку едва державшегося на ногах забулдыги. Увы, сразу же пришлось взять его под локоть, иначе господин Владовский тут же улегся бы на мостовую.

Так под ручку они неторопливо шествовали по набережной Фонтанки, а свежий ветерок, дувший с воды, еще не успевшей напитаться летними миазмами, приятно холодил разгоряченное лицо. Александр рассеянно поддерживая ничего не значащий разговор, обдумывал, как бы освободиться поделикатнее от обременительного компаньона, и уже было нашел удобный повод, когда Мотя вдруг остановился как вкопанный и теперь сам взял Александра за грудки. Притянув к себе Бежецкого вплотную, Владовский совершенно трезвым голосом произнес:

– Сашка, зачем тебе все это нужно?

Александр по дороге домой анализировал результаты странной встречи. Циничный рассказ репортера только укрепил его в подозрениях, а главная цель «заброски» сюда наконец начала смутно проступать сквозь муть, старательно разведенную вокруг нее, как изображение на фотографии, опущенной в ванночку с проявителем.

Итак, готовилась грандиозная провокация, в которой ему, ротмистру Охранного Отделения графу Александру Павловичу Бежецкому, зарекомендовавшему себя человеком болезненно честным и бескомпромиссным, была отведена роль винтика, пусть и довольно важного, на котором держалась вся конструкция. Мишенью готовящегося скандала была ни много ни мало сама высочайшая фамилия, а удайся он, престиж монархии, и без того сильно подмоченный предыдущими горе-правителями, заметно пошатнулся бы в глазах народа, если не упал бы вообще. В памяти Александра всплыли кадры климовской «Агонии», образ Григория Распутина, бесподобно сыгранного актером Алексеем Петренко, все прочитанное когда-либо об этом позорном периоде русской истории. В данной реальности история России подобного потрясения, к счастью, избежала, так как в свое время место тяжело раненного, почти зарубленного японским полицейским наследника престола Николая Александровича, получившего контузию на всю жизнь, занял его брат Михаил, склонностью к мистицизму не отличавшийся и причин для приближения разного рода «старцев» не имевший. По достижении совершеннолетия сыном Николая Алексеем (здесь, кстати, последний появился на свет чуть ли не на десяток лет раньше) Михаил Второй мирно уступил ему престол по решению «совета старейшин» императорского дома.

«Но каков символ!» – изумлялся Александр, покачиваясь на заднем сиденье мчавшегося по вечернему Петербургу такси. Неужели здешнему Николаю Александровичу, носящему несчастливый второй номер, а вместе с ним и всей необъятной Российской Империи грозит судьба их аналогов из «зазеркалья»? Неужели он, майор Бежецкий, трусливо бежавший из своего раздираемого войнами и политическими катаклизмами мира, приложит руку к разрушению этого, пусть чужого, но тем не менее благосклонно принявшего в свое лоно, давшего все, о чем он и мечтать не мог в прежней жизни?

Александр словно наяву видел разрушения, проступавшие сквозь окружавшую его великолепную действительность, мостовые, запруженные голодными толпами, влекомыми кликушами-вождями, прелестных великих княжон, цесаревича, Елизавету Федоровну и самого помазанника Божия – окровавленных и лежащих вповалку в ржавой воде неглубокой сырой ямы где-нибудь под Екатеринбургом… Услужливое воображение, к тому же подогретое алкоголем, нарисовало такую яркую картину, что ротмистр, не выдержав, зажмурился и сжал виски ладонями. Водитель удивленно поглядел на него в зеркальце заднего обзора и осведомился:

– Вам нездоровится, сударь?

Образ расстрелянных детей, особенно маленькой Сонечки, заваливаемых землей в небрежно вырытой братской могиле, еще стоял перед глазами, и Александр сделал над собой героическое усилие, чтобы прийти в себя.

– Спасибо, милейший, ничего, все в порядке.

– Ты понимаешь, упрямец, что на карту поставлено все?! – кричал Александру в лицо громким шепотом Владовский, мелко тряся его за отвороты пиджака и обдавая кабацкими ароматами. Бежецкий, потрясенный услышанным, не обращал на это никакого внимания, безвольно болтаясь в неожиданно сильных руках репортера.