Откровения ездового пса - Ершов Василий Васильевич. Страница 3

Мы ж не за деньги работаем. Разве наша зарплата - это деньги? Нет, это… подачка.

Кость ездовым собакам. А мы работаем ради прекрасного ощущения сбруи на своих плечах и свежего ветра, бьющего в ноздри. И, оторванные от Полета, мы проносим ложку мимо рта.

За усердие и добросовестность в нашем общем деле, за трудолюбие, ответственность и бдительность в полете, я прощу человеку его желчность и ворчливость, умение разевать пасть и рвать изо рта, прощу бесцеремонность или не такую, как бы мне желалось, остроту и скорость мышления. Ну, таким его создал Бог; мне не переделать, да я и не имею на это права. Не имею. Я не понимаю слова "перевоспитание". Может, в этом моя интеллигентность?

Пусть человек живет свободно. Пусть ему будет в радость тащить наше общее ярмо, занозы от которого мы все старательно выдергиваем из холок друг у друга.

Не даст такой экипаж ошибиться капитану. Не допустит. Они б себя уважать перестали - они, сотворяющие наш общий Полет, братья мои небесные.

В наших служебных отношениях я никогда не навязывал членам экипажа своего, командирского мнения, ну, в редких случаях, когда нет времени обсуждать - на то и единоначалие. Но мне было больно, что не успеваю втолковать человеку, и он страдает, он унижен приказом. Да, впрочем, я и не помню, чтобы кто-то упирался - мы всегда как-то приходили к единому мнению. Не умею я ломать людей, а убедить - могу. Так, может, в этом интеллигентность?

А теперь эти ворчуны нависают над молоденьким вторым пилотом и, как родному сыну, с грубоватой нежностью втолковывают, что такое хорошо и что такое плохо. Им очень хочется, чтобы его планка держалась на том же уровне, что держим мы, а если даст Бог - то и выше. Одухотворенность экипажа витает над неокрепшим и еще чуть робким щенком - а ведь вырастим, натаскаем доброго ездового пса, может, и вожака.

Нам - НЕ ВСЕ РАВНО. Вот в этом, может быть - и наша, и вселенская интеллигентность.

Проза жизни

В каком-то приснопамятном перестроечном году, может, в 91-м, собирались бастовать летчики. Требовали от правительства повышения пенсий.

Правительство требования летчиков удовлетворило, забастовку отменили, расплывчатые пенсионные обещания замылились и растаяли в очередном витке инфляции, а я, капитан тяжелого воздушного лайнера, снова считаю свои гроши, прежде чем идти в гастроном, и снова не могу купить себе башмаки на работу.

В холодном гараже висит подцепленная крюком за ребро старая машина -пятнадцатилетнего возраста проржавевший "Москвич". Вещь в хозяйстве очень нужная, но денег на ремонт нет, и я задумал провести хотя бы сугубо необходимые работы своими руками. Вырубил сгнившие пороги, подогнал купленные в автозапчастях полуфабрикаты и ставлю их на место, укрепляя саморезами, предварительно намазав посадочные места разведенным в бензине пластизолом - резино-битумной смесью, которой у нас на аэродроме заливают швы между бетонными плитами. Крепление мертвое, когда этот пластизол схватится. Держит лучше сварки. И не ржавеет потом, не боится влаги.

Сгнившие напрочь узлы под домкрат самостоятельно вырезал из листа железа, выгнул, выклепал в тисках холодным способом и тоже приладил, на эту же мазь, с шурупами. Руки все в этой резине, пальцы сбиты, кисти вечерами болят, спать не дают.

А кто ж за меня сделает.

Мой бортинженер Алексеич, рукастый человек, вообще с оптимизмом смотрит на будущую разруху. Он и слесарь, и столяр, и сапожник. "Каблуки сбились, а переда ж еще целые. Что-нибудь придумаем. А летом - и вообще: транспортерную ленту взял, вырезал подошвы, а к ним присобачил ремешки - и Васька не чешись".

Это поговорка у него такая: "и Васька не чешись" - что-то вроде заокеанского окэя.

Мы с ним единомышленники в плане своей будущей автономии. Мы настроены выживать буквально натуральным хозяйством. В детстве у меня были валенки с калошами, куфайка, вода из колодца и дрова - в старости, скорее всего, будет то же самое. Куфаек только, телогреек ватных, нынче точно уже не найти. Ну, будем донашивать аэрофлотские пальто.

Сколько их, таких вот стариков, с седой неряшливой шерстью на морщинистой шее, донашивают эти пальто да поддернутые, дудками, синие аэрофлотские штаны… Старого летчика по ним сразу узнаешь в толпе строителей коммунизма. Да еще по такой же сморщенной и вытертой добела летной кожаной куртке на молнии. А на ногах - старенькие кеды… И запах перегара. И пустые, беспросветно пустые глаза старого орла с подрезанными крыльями…

Мы-то еще до таких лет не дожили. Мне вот еще только предстоит выдать дочь замуж. Чего-то ж наскрести на свадьбу. Прикидывали тут с супругой… человек на 25 скромно на стол накроем. Спирт, говорят, в Москве появился, в пластиковых бутылках, импортный, "Ройял" называется; хвалят. Разведем. Подкрасим. Крикнем: "Горько!"

Горько, конечно. Обдуренный мы народ.

Осыпается со стен мишура обязательных в прошлом портретов вождей, стендов социалистического соревнования, социалистических же обязательств перед… а черт его знает перед кем; каких-то комсомольских прожекторов, стенгазет, списков парткома, профкома и какого-то народного над кем-то контроля, каких-то очень добровольных дружин, трудовых коммунистических субботников, ленкомнат, замполитов, грамот, вымпелов и значков, званий ударника какого-то коммунистического труда и коллективов этого же труда, парадов, рапортов и демонстраций, лозунгов, призывов, пионерских салютов и линеек, детских пионерских же "речевок"… по которым любой свободный человек с чувством гадливой жалости может убедиться, как мы с детства духовно кастрируем своих детей.

Позабыты десятки, сотни… да тысячи сурьезных партейных песен - о Ленине, о Сталине, о Партии, о комсомоле, да пионерских задорных. Ох, бушевала жизнь… И шибала слеза из глаз старого большевика… "Это время гудит - Бам-м-м!"

А ездовой пес все садился в свое жесткое, раздолбанное кресло и перемещал массы по звездному небу. На земле колыхались знамена, а я после ночного полета, умывшись вонючим потом, никак не мог заснуть под лучами утреннего солнца. И не видел я никакой связи между моим конкретным тяжким трудом в небе и всей этой громадной горой наконец-то канувшего в Лету и ей-богу выгнавшего ее из берегов политического хлама.

А вокруг да около шныряли миллионы прихлебателей, дружно лающих лозунги и потихоньку отгрызающих лакомые кусочки от вязко текущей своим путем бездумной жизни. И сотни и тысячи борзых работников идеологического фронта ретиво и вдохновенно высасывали из пальца все эти речевки и заклинания, возлагали их на музыку и вдалбливали массе.

И теперь они же, под модной личиной демократов, собрались на какой-то очередной съезд и пытаются так же гуртом, стаей, вырвать большой и лакомый кусок себе, деточкам своим, а другая стая, партия - себе, своим деточкам. А давно ли были секретарями райкомов…

Ну а мне - крохи. Пищевая кость. И скажи спасибо какой-то там партии, что она тебе доверила штурвал и ямщину.

Бастовать собрались летчики. Чтоб и ездового же пса за человека посчитали.

Цены выросли в тридцать раз, а зарплата за это же время - в пятнадцать.

На днях проиндексировали наши пенсии, и если пересчитать по этой пропорции, то… за что боролись, на то и напоролись. Выбастовали.

…Все утро мотался по магазинам, наивно пытаясь сдать накопившиеся молочные бутылки. Но когда они подорожали, не стало тары. Вот так, вдруг, сразу и не стало. Натаскался только сумок, пешком, теперь вот спина болит. Но еще сходил в гараж, принес картошки и баночку прошлогоднего топленого масла из погреба. Супруга до вечера пластается на работе, а у меня выходной. Выходной у капитана тяжелого реактивного лайнера. А в ночь - Комсомольск.

Белье намочено в ванной, стиральная машина дохлая, свет периодически отключают. Надо хоть рубашки руками… И обед надо готовить, он же ужин… так у нас же электроплита, надо ждать, пока дадут свет. Картошки нажарить, да свои огурцы соленые, да еще заветная банка сайры: когда-то ухватил во Владивостоке ящик - вот последняя на дне катается.