Раздумья ездового пса - Ершов Василий Васильевич. Страница 30

Задача пилота в этот момент — прекратить взятие штурвала на себя и добиться, чтобы траектория стала параллельна земной поверхности на возможно меньшей высоте. Это и есть «последний дюйм».

Но если не убрать тягу двигателей, то самолёт так и понесётся над бетоном на этом самом дюйме. Или на метре — кому как удастся закончить выравнивание. Скорость при этом хотя и будет падать, но слишком медленно, и самолёт может приземлиться с перелётом.

Поэтому на высоте 5 метров пилот даёт команду установить малый газ — и сам для гарантии рукой стаскивает рычаги управления двигателями, РУДы, назад до упора. Тяга падает, и самолёт начинает терять скорость, а с ней и подъёмную силу.

Сейчас упадём…

Наступает момент искусства. Угадав начало падения подъёмной силы, я ещё чуть добираю штурвал и замираю. Все. Машина, только начав снижаться с последнего дюйма, получает микроскопический импульс подъёмной силы, который задерживает её на последних миллиметрах.

Уплотняется воздух под колёсами. Тугие поверхности тяжёлых шин прикасаются к шероховатостям бетона. Тончайший слой резины загорается от трения, и шлейф синего дыма, разворачиваясь за колёсами, зримо подтверждает уровень искусства. Первая пара колёс раскручивается. За ней, по мере обжатия сложного механизма амортстойки, раскручивается вторая пара, за ней — третья. Постепенно тает подъёмная сила, и мощные ноги загружаются весом машины. Все это происходит на скорости около 240 километров в час.

Убедившись, что самолёт не летит, а уже бежит, и бежит строго по оси ВПП, я даю команду на включение реверса тяги.

Мощные заслонки закрывают сзади сопло двигателя, обороты возрастают, и струя газов направляется вверх и вниз и под 45 градусов вперёд, создавая реактивную силу торможения. Скорость быстро падает; я начинаю торможение колёс, и когда убеждаюсь, что длины оставшейся полосы и эффективности тормозов хватает, даю команду выключить реверс.

И покатились.

Так должно быть. Но так бывает далеко не всегда. За те 15 — 20 секунд, которые проходят от команды «Садимся» до команды «Реверс включить», стихия может одновременно задать капитану несколько задач сразу, только успевай вертеться.

Сильный, порывистый встречный ветер хоть и не стаскивает самолёт с курса, но запросто может вышибить из глиссады. Если от внезапного порыва у самолёта резко возрастёт подъёмная сила, то машину выбросит выше траектории. Исправляя это возмущение, пилот отклоняет штурвал от себя; при этом возрастает поступательная скорость, а следом и вертикальная. И над торцом самолёт может оказаться в опасной ситуации: скорость велика, самолёт идёт выше глиссады, носом вниз и с большой вертикальной скоростью.

Если длина полосы позволяет, это положение ещё можно исправить: прибрать режим, дождаться, падения скорости, подтянуть штурвал, уменьшив до нормы вертикальную скорость, и, идя выше глиссады, «досадить» машину с перелётом 1000 и более метров. Если же полоса короткая, то исправить ошибку можно только уходом на второй круг.

Некоторые пилоты пытались догнать глиссаду над торцом энергичной отдачей штурвала от себя с одновременной уборкой газа и затем энергично же «подхватывали» машину над бетоном. Напрасный труд: такая вертикальная «змейка» приводила обычно к грубому удару о полосу (иногда с опережением на переднюю ногу) и ряду затухающих «козлов». Самолёт уж так устроен, что при отдаче от себя вертикальная скорость увеличивается очень быстро, но при взятии на себя, даже очень энергичном, уменьшается гораздо медленнее; самолёт при этом даёт большую просадку.

А главное: старался-старался, стабилизировал все параметры, сузил конус отклонений — и сам же все разрушил одним махом.

А одним махом получается только в плохом кино.

Сильный, порывистый встречный ветер как-то сыграл со мной злую шутку во Владивостоке. По метеоинформации давали ветерок: 5, порывы 7 метров в секунду. Но подходил фронт, и я ожидал от него всяких пакостей. Поэтому, выровняв самолёт, я, как водится при сильном встречном ветре, не торопился убирать режим до малого газа. Обычно в таком случае дожидаешься, когда под тебя подплывут знаки, обозначающие точную зону приземления, а непосредственно перед ними плавно ставишь малый газ и чуть подтягиваешь штурвал; самолёт тут же садится.

Боковым зрением я улавливал крены и заодно по деревьям пытался оценить действительную скорость ветра у земли. Что-то мне не понравилось в согнутых силуэтах деревьев, и шестое чувство подсказало добавить режим прямо над полосой.

В этот момент прошёл порыв, и ветер пропал. Самолёт тут же хлопнулся между торцом и знаками. Покатились; я перевёл взгляд на деревья сбоку от полосы: их гнуло. Вот тебе и 5, порывы 7. Ветер изменился так быстро, что диспетчер не успел предупредить меня. Добавленный над бетоном режим спас от грубой посадки с недолётом.

Точно так же вовремя брошенный на землю взгляд спас от посадки до полосы превосходного пилота Медведева в Магадане. Давали слабый ветер, параметры были в норме, но…надо знать Магадан с его особенностями, и надо знать талант Медведева. Он вдруг заметил на земле костёр — дым стелился низко над землёй в направлении полосы. Попутный ветер! Капитан немедленно дал чуть не взлётный режим, упреждая неизбежную просадку, и только успел подхватить штурвал, как машина «посыпалась». К торцу двигатели вышли на режим и поддержали самолёт; посадка произошла сразу за торцом, на номинальном режиме работы двигателей.

Зимой в Сибири нередки глубокие морозные инверсии, когда у земли скапливается переохлаждённый застоявшийся воздух. Надо хорошо знать эту особенность и предвидеть поведение машины. Попав из относительно тёплых

(минус 20) в относительно холодные (минус 40) слои воздуха, самолёт приобретает и дополнительную подъёмную силу, и дополнительную тягу двигателей; следует ожидать энергичного роста скорости и упреждать его энергичным уменьшением режима. Если этого не сделать, перелёт обеспечен.

Но сдёргивать режим нельзя беспредельно. Надо всегда помнить, что современный лайнер на посадке буквально раздирается на части: с одной стороны — огромным лобовым сопротивлением от выпущенной мощной механизации крыла, а с другой — огромной тягой двигателей. Закрылки тянут назад с силой, измеряющейся десятками тонн; двигатели толкают вперёд с такой же силой; в равновесии этих сил заключается постоянство скорости.

Если не удалось упредить нарастание скорости при попадании в слой инверсии, то нельзя убирать тягу до малого газа: самолёт неизбежно потеряет скорость и уйдёт под глиссаду. Лучше уйти на второй круг и при повторном заходе более тщательно управлять режимом.

Яркой иллюстрацией взаимосвязи между лобовым сопротивлением и тягой двигателей на глиссаде является катастрофа Ту-154 в Норильске, известная как «катастрофа Шилака».

Заслуженный Пилот СССР Геннадий Николаевич Шилак получил своё высокое звание за освоение в нашем управлении нового турбореактивного самолёта Ту-154, самой сложной по тому времени техники. Неординарный, думающий лётчик, он отрабатывал все новые и новые нюансы пилотирования, изучал поведение машины и давал рекомендации тем, кто шёл следом.

Вот и в этом полёте Шилак изучал, как ведёт себя машина при пилотировании в ручном режиме, но с включённым автоматом тяги.

Автомат тяги следит за скоростью самолёта и, управляя режимом работы двигателей, выдерживает заданную скорость на глиссаде, освобождая капитана для решения задач захода.

Правда, выдерживание скорости достигается постоянным изменением оборотов двигателей в пределах плюс-минус 5 процентов — такова точность настройки этого, в общем, грубого агрегата. Но в сложных условиях он как-то помогал капитанам, ещё не набравшимся опыта полётов на новой машине. Ещё к тому времени не сложилась нынешняя строгая методика подбора режима на глиссаде и выдерживания его минимальными изменениями, с возвратом к подобранному режиму. Заход производился методом проб и ошибок, опираясь на опыт хорошо освоенного Ил-18.