Собачья работа - Есаулов Максим. Страница 14

— Привет! — Максаков пожал про тянутую Дятловым руку и опустился на свободный стул. — Какими судьбами?

— Рейдуем по наркоте и оружию. А ты откуда взялся?

— Свои точки приехал отмазывать, — не отрываясь от бумаг, высказался мальчишка. — Обычные районные мульки.

— Не суди обо всех по себе, щенуля. — Максаков даже не посмотрел на него. — Я сегодня ответственный от руководства РУВД, Гарик.

Дятлов кивнул, жестом остановив вскинувшегося на «щенулю» коллегу.

— Не обижайся, Мишаня. Он молодой еще.

— На дураков не обижаются, Гарик. Нашли что-нибудь?

— Только начали.

— Чего нас не предупредили? А, извини, забыл: «точки», «отмазки», «мульки». Мы же — район. И что? Есть утвержденная и согласованная адресная программа? Или постановление на обыск?

Улыбка сползла с лица Дятлова. Глаза недобро сузились.

— Ты чего заводишься, Миша? Может, и правда черных опекаешь?

— А я, Гарик, — интернационалист и против дискриминации по национальному признаку. Просто как-то странно рейдуете. Сбытчики все смылись, скупщики тоже. Ты не хуже меня знаешь, где они тусуются. Продуктами на Новый год запасаетесь?

Дятлов собрался что-то ответить, но не успел.

— Игорь, взгляни — не наркота? — Подошедший рослый боец протянул ему полиэтиленовый пакетик с зеленой массой.

У Максакова засосало в животе. Он больно хрустнул пальцами, зажмурил и снова открыл глаза. На запястье протянутой руки улыбающийся череп спускался на парашюте.

— Не, это приправы какие-то. — Дятлов вернул пакетик.

Максаков достал сигарету и жестом попросил огня.

— Как сегодня жратва в «Ганне»? — небрежно спросил он.

— Ништяк, — собровец щелкнул «зиппо», — только порции маловаты.

Максаков прикурил и придержал его за рукав.

— Разменяй восемьсот баксов, — доверительно попросил он, — а то у меня одной бумажкой.

Боец дернул руку к карману, затем, поняв издевку, поднял голову и посмотрел прямо на Максакова. Глаза у него были карие, жесткие и слегка насмешливые.

— Откуда у меня такие бабки? — растянул он в улыбке прорезь маски.

— А вот этот рисуночек, — Максаков взял его за запястье, — говорит, что есть.

— А что, кто-то на что-то пожаловался? — Голос по-прежнему был спокоен, но послышалась и еле уловимая нотка тревоги.

— Нет, что ты. — Максаков отпустил его руку и откинулся на стуле. Перед глазами мелькнул упрямый таджик. — Ни в коей мере.

— Ну и хорошо. — Собровец помедлил несколько секунд, снова улыбнулся и, развернувшись, пошел прочь. Стук его ботинок гулко отражался от свода здания.

— Береги себя, командир!

— Не беспокойся!

Они хорошо поняли друг друга.

Максаков встал, отпихнул ногой стул. Внутри было мерзостно. Сердце билось, грозя порвать кожу груди.

— Гарик, — он старался говорить негромко, — забирай своих людей и езжай затариваться в другой район.

— Чего-чего?! — Дятлов тоже встал. — Много на себя берешь! Смотри, не унесешь!

— Унесу! Нет у тебя здесь никакой задачи, никакого рейда.

— Это не твое дело! Откуда ты можешь знать!

Максаков вынул руку из кармана.

— Дай твою трубку.

Дятлов ухмыльнулся.

— Кому звонить будешь?

— Замначальника твоего управления.

— Скороходову, что ли? Так он наш отдел не курирует.

Виктор Скороходов был исключением из правил — честный и профессиональный опер РУБОПа, дослужившийся до руководителя. С Максаковым они поддерживали дружеские отношения. Дятлов этого не знать не мог.

— Это уже меня не касается. Дай телефон. Или мне в дирекцию идти?

Гарик размышлял только секунду.

— Собирай всех! Снимаемся, — бросил он своему молодому коллеге и повернулся к Максакову. — Тебе, б…. всегда больше всех надо!

— Всегда, — грустно подтвердил тот.

На улице стремительно холодало. Острый сырой ветер царапал лицо словно наждаком. Снежная пыль уже не металась по дороге, намертво вмороженная в серую стылую землю. Максаков курил, наблюдая, как последние «собры» грузятся в «ЗИЛ», и чувствовал, как у него индевеют усы. Уважительно косящиеся на него овошники проскочили мимо с полной сумкой снеди. Он жестом остановил пожилого азербайджанца, приближающегося к нему явно с целью вручить сетку, полную груш и абрикосов, грустно усмехнулся своим невеселым мыслям и начал спускаться к машине. К городу незаметно подкрадывались ранние зимние сумерки.

12

Места для парковки у РУВД не оказалось. Машину удалось приткнуть только возле кафе. Ветер сатанел и леденел с каждой минутой. В животе бурчало от пустоты. Максаков подумал и направился к зазывно приоткрытой двери. В арке на противоположной стороне мелькнул высокий черный силуэт. Он замер, внимательно всматриваясь в немноголюдную сумрачную улицу. Никого. Ветер. Холод. Первые огни в окнах. Просто тени приближающегося вечера. В кафе было пусто. Только Дронов и Велиготская пили кофе за одним из столиков. Он помахал им рукой и прошел к стойке.

— Таня, можно один маленький в долг?

— Конечно.

Телевизор бормотал что-то про новый экономический курс и подъем среднего и малого бизнеса.

— Присаживайтесь, Михаил Алексеевич.

Денис и Марина единственные в отделе всегда называли его на «вы». Было жарко. Он снял пальто и шляпу, взял пепельницу и отпил глоточек черной горечи.

— Как дела? Чего печальные, как на похоронах?

— Расчетные листки сегодня дали. — Дронов закурил и посмотрел в потолок. У него было изящное худощавое лицо с темными выразительными глазами. — Без пайковых зарплата. У меня тысяча девятьсот. У Маринки вообще тысяча сто.

Оба были самыми молодыми сотрудниками в отделе, их зарплата даже с пайковыми составляла копейки, а без них превращалась вообще в ничто. Максаков подумал, что у Дронова жена ждет ребенка, а Велиготская живет вдвоем с отцом-пенсионером. Собственное бессилие душило. Эти двое талантливых ребят могли быть будущим профессии, но государство резало их уже на взлете.

— Плакали мои новые сапоги, — по-детски надула губы Маринка и неожиданно взросло усмехнулась: — Не судьба пока девке обновку купить.

Максаков снова глотнул кофе и глубоко затянулся. Вспомнилось некрасивое, измученное лицо Хрусталевой. Ему нечего было им сказать.

— Чего бы придумать? — Дронов посмотрел на него. Во взгляде читалась надежда на совет. — Халтуру, что ли, поискать?

— Бежать, — неожиданно для себя самого сказал Максаков, — бежать без оглядки, подальше от этой гребаной системы к нормальной человеческой жизни. И чем быстрее, тем лучше.

От этой мучительной мысли стало на секунду радостно, словно он уже принял решение. Почему бы себя не потешить мечтами?

— Да что вы, Михаил Алексеевич, об этом и разговора нет, — заговорили они одновременно, — мы потерпим, продержимся. Может, халтуру какую найдем.

«„Потерпим", „продержимся", — думал он. — Ради чего? Что, война кругом? Блокада? Просто всем плевать, как мы живем и на что… Воистину мы будем в дерьме, пока жив последний энтузиаст. Так всем удобны сумасшедшие романтики, готовые работать сутками за собственный интерес. Господи! Ведь умом все понимаю, а плюнуть…»

— Я знаете что по Сиплому подумал? — Дронов затушил сигарету и, наклонившись вперед, понизил голос: — Совершив два убийства у себя в Северодвинске, он приезжает сюда, поочередно останавливается у троих знакомых и всех поочередно убивает, боясь, своими съехавшими мозгами, что его сдадут. Но все убитые в Питере: и наши оба, и Калининский бывшие жители Северодвинска, переехавшие в последний год. Сиплый им всем звонил ранее с Севера, спрашивал адреса, узнавал, как добраться.

— Ну, — кивнул Максаков, понимая, куда клонит Денис. Кофе он уже допил и теперь вертел в пальцах очередную, еще незажженную, сигарету.

— Если в городе есть еще его земляки, то он к ним придет. Даже не обязательно в Питере. — Денис сделал паузу. — А если нам запросить весь межгород с его телефона в Северодвинске за последний год?