Гибель Айдахара - Есенберлин Ильяс. Страница 14

– Как ты считаешь, Едиге, верно ли мое решение?

Мертвенная бледность заливала лицо нойона, но он справился с собой и твердым голосом, холодно ответил:

– Высокочтимый хан оказывает мне огромную милость, спрашивая у меня совета… Мудрость его велика. Кенжанбай достоин даже большего, чем то, чем вы его пожаловали…

Едиге медленно поднялся с ковра и, не поклонившись, как это было принято при расставании с ханом, а лишь слегка наклонив голову, пошел к двери.

Мстительная улыбка тронула губы Тохтамыша. В комнате наступила томительная, гнетущая тишина, словно из нее только что вынесли покойника. Не-доброе предчувствие, мимолетное сомнение в правильности своего поступка вдруг шевельнулись в душе хана, но он легко прогнал их прочь. Ведь не только он жаждал унижения Едиге, этого же хотела и Садат-бегим. Не могут они ошибаться одновременно. Голос судьбы, не иначе, ведет их этим путем. Откуда было знать Тохтамышу о том, что случилось десять лет назад? Об этом стоило бы спросить Едиге и Садат-бегим, но они никогда и никому об этом не расскажут, потому что, если даже единомышленники со временем становятся врагами, они за семью печатями хранят то, что может стоит им головы.

Если бы Тохтамыш умел заглядывать в прошлое, он бы увидел…

…На исходе ночи, когда луна торопится за край земли, чтобы не показывать свое бледное, усталое лицо розовощекой заре, по берегам бурной Джейхун ехал всадник в сопровождении самых преданных ему нукеров.

Рассвет был уже близок, и путники спешили. От реки тянуло зябким студеным ветерком, и слышно было, как рушились в воду подмытые глыбы берега.

Едиге – зрелый тридцатилетний мужчина. Горбоносое лицо его красиво, острые глаза пристально вглядываются вперед. Сидит он на коне уверенно, чуть боком, как обычно ездят степняки, когда предстоит неблизкий путь. Порой никому не видная во тьме улыбка трогает его губы, и он начинает поторапливать коня несильными ударами камчи.

Едиге очень хорошо знает, кто ждет его впереди. В условленном месте, в густых зарослях прибрежных тугаев, встретится он с красавицей Садат-бегим, девушкой из рода мангит, дочерью Сидак-бия – даргуши из небольшого города. Пять месяцев назад на большом степном тое увидел впервые ее Едиге. Любовь может все. Они сумели отыскать друг друга и договориться о встрече. Но такова уж судьба воина. Едиге в то время находился на службе у Хромого Тимура, и спешные дела помешали ему выполнить свое обещание. Садат-бегим была красива и находилась в том возрасте, когда девушка напоминает спелое яблоко, готовое от первого прикосновения сорваться с ветки и упасть под ноги. Медлить со втречей было нельзя. Едва он вернулся в ставку эмира, как ушей его достигла новость о том, что Сидак-бий собирается выдавать свою дочь за Тохтамыша. Через верных людей он дал девушке знать, что хочет с ней встретиться, и она, как и в первый раз, согласилась. Вот куда держал теперь путь Едиге, вот на какую встречу торопился.

Недалеко от условленного места Едиге отдал коня нукерам, а сам пробрался сквозь заросли к реке. Садат-бегим не обманула его. Она ждала. Земля еще была окутана предрассветными сумерками, но Едиге увидел девушку издалека. В мягком полумраке, одетая во все белое, Садат-бегим показалась ему цветком, омытым утренней росой. Руки их встретились, и в тот же миг они почувствовали тела друг друга, горячие, истомленные желанием.

Едиге что было сил стиснул хрупкие плечи девушки, и она не сказала ему, что ей больно, и воин понял: Садат-бегим его…

Они поднялись с земли лишь тогда, когда край неба запылал от раскалившего его близкого солнца, а лесная чаша наполнилась пением проснувшихся птиц. Лицо Садат-бегим было бледно, губы искусаны, а глаза, как тихие озера, были до краев налиты покоем.

Едиге вдруг холодно и хмуро посмотрел на красавицу. Слова его были тяжелы и отрывисты:

– С кем ты встречалась до меня?

В глазах Садат-бегим мелькнула тревога, но она быстро потушила ее и тихо рассмеялась. Заглядывая в лицо батыра, сказала:

– Разве я была не хороша?

– Я не сказал этого…

– Тогда зачем спрашиваешь? Если желанна я тебе, посади на коня и увези в свою юрту…

Едиге угрюмо молчал.

Садат-бегим вдруг резко вскинула голову. Золотые и серебряные монеты, вплетенные в ее длинные косы, негромко зазвенели.

– Хорошо!.. Если ты хочешь знать!.. До тебя я была близка только с Тохтамышем!..

– Как это случилось? – голос батыра сделался хриплым.

– Это случилось четыре месяца назад…

– Ты хочешь, чтобы надо мною стали смеяться люди, когда мне придется нянчить чужого сына?

– Но я не беременна!..

Едиге отвернулся и, продираясь сквозь заросли, не выбирая дороги, пошел прочь.

Полными горя глазами смотрела вслед ему Садат-бегим. Это был конец. Она прекрасно понимала, что отныне ей не быть женой батыра. Он слишком горд, чтобы забыть измену.

Только не суждено было оборваться до конца этой связи. Уже став женой Тохтамыша, многие годы, когда выпадал счастливый случай, они встречались ночною порой. Нет на свете такой преграды, которая бы остановила влюбленную женщину, мечтающую о жарких объятиях любимого человека. И чем труднее препятствие, тем смелее и отчаяннее становится она, стремясь к своей цели.

И если Едиге подолгу не было рядом, Садат-бегим начинала терять разум. Каждый день становился для нее бесконечным, тяжелым и серым, похожим на камень, который надо вкатить на вершину горы.

Другие мужчины были для нее безразличны, ничьи ласки не могли успокоить горящую душу и жаждущее тело Садат-бегим.

Именно в это время умерла старшая жена Тохтамыша, и, по степным обычаям, ее место отныне стало принадлежать Садат-бегим.

Или прошедшие годы, или новое положение главной хозяйки ханского дома сделали отныне Садат-бегим более спокойной и осмотрительной. Она по-преж-нему тосковала об Едиге, но теперь ее любовь стала похожей на огонь очага, в который дрова подбрасываются спокойной и умной рукой.

Но когда до Садат-бегим дошел слух, что Едиге тайно встречается с Жанике – дочерью Тохтамыша, рожденной от его первой и ныне покойной жены, благоразумие вновь оставило ее. Сильнее прежнего возжелала она батыра.

Однажды, когда в летнюю пору аулы Садат-бегим и Едиге оказались вблизи друг друга, она не выдержала и сама послала к нему верного человека, прося о встрече.

Они встретились на закате солнца, на дне глубокого сухого оврага. Никогда не видела Садат-бегим таким угрюмым и хмурым своего любимого. Она бросилась навстречу ему, раскинула руки, чтобы обнять, прижаться к его могучей груди жарким телом, но Едиге отстранил ее.

– Подожди! – с плохо скрытым раздражением сказал он. – Нам больше не надо встречаться! Тебе пора остепениться, потому что ты уже не настолько юна, чтобы бегать в степь на свидания.

Овраг был до самого края налит вечерней мглой, и Садат-бегим показалось, что не слова падают из уст Едиге, а холодные, страшные змеи. И змеи эти обвивают ее, подбираются к груди, к горлу и давят, мешая дышать. Мертвенная бледность залила ее лицо.

– Как ты можешь говорить такое?.. – голос женщины вздрагивал и ломался. – Ты просто променял меня на Жанике! Ты предал!..

– А что в этом плохого? – с вызовом, грубо спросил Едиге. – Разве игривая Жанике хуже тебя? – И, словно мстя за прошлое, добавил жестко: – Ты мне надоела!..

Садат-бегим схватила себя за горло, пытаясь унять рвущийся из груди стон.

Батыр, не взглянув на женщину, повернулся и пошел прочь. Она долго смотрела, как взбирался он по тропе на крутой склон оврага, как придерживал бьющую по бедру кривую саблю, как катились из-под ног сухие комья бурой земли… В ушах гулко и часто звучала последняя фраза, сказанная Едиге: «Ты мне надоела!»

Не знал, не ведал батыр, какой ценой заплатит он за свои слова, не знал, что нет страшнее врага, чем покинутая женщина. Подобно змее, вылезет она из своей кожи, лишь бы отомстить за измену. Ей, старшей и любимой жене хана, было доступно многое.