Гибель Айдахара - Есенберлин Ильяс. Страница 34

И на этот раз он приехал в Кафу с умыслом. У него были добрые отношения с правителями города, и Едиге надеялся договориться с ними о союзе против Тохтамыша.

Батыр знал о том, что в Кафе находится Садат-бегим, и даже хотел приказать, чтобы воины схватили ее и привезли к нему, но в последний момент передумал – не годилось устраивать шум в городе, с которым он искал дружбы, ведь ханская жена была гостем его правителей.

Но в удовольствии унизить Садат-бегим Едиге не смог себе отказать. Именно поэтому и появился он на площади, где было устроено зрелище.

Спокойный и величественный, проехал Едиге мимо помоста, на котором сидела Садат-бегим. И то, что он сделал вид, будто не заметил ее присутствия, было выражением неуважения не только к ней, но и к самому хану Золотой Орды. Все это видели собравшиеся, и именно так расценили они поступок батыра.

Чувство унижения захлестнуло Садат-бегим. На глазах выступили злые слезы. Потребовав коня, она торопливо покинула площадь. Гулко и яростно стучало сердце: «Месть! Месть! Месть!»

В этот же день пригласив к себе Дулатбека, Садат-бегим сказала ему прямо, не скрывая своего замысла:

– Если ты принесешь мне голову Едиге, то я соглашусь на то, чего ты хочешь.

– Хорошо, – не задумываясь ответил Дулатбек. – Если бы у Едиге была не одна, а сто голов, все равно они будут лежать у твоих ног. Я клянусь в этом…

Дулатбек, охваченный страстью, верил в свою силу и хитрость. Кроме того, он знал, что Едиге – враг Тохтамыша, а значит, и хан отблагодарит его за этот поступок.

Ловок и отважен был Дулатбек. Подобно ящерице, оставив своих воинов в степи, бесшумно пробрался в аул. Те, кому положено было охранять юрту Едиге, беспечно спали в стороне, растянувшись на еще не остывшей после дневного зноя земле. Тишина стояла над землей. Даже собаки не подавали голоса. В высоком небе перемигивались неяркие звезды, и луна, похожая на золотой щит, неподвижно висела на черном пологе ночи.

Осторожно отодвинув край кошмы, закрывающей вход, Дулатбек проскользнул в юрту и замер, сжимая в руке нож. Скоро глаза его начали различать предметы. В тусклом лунном свете, проникающем сквозь шанрак – отверстие в своде юрты, он увидел разостланную на полу постель и спящих Едиге и его молодую жену. Черные волосы женщины разметались по подушке, и оттого лицо ее казалось совсем белым. Рядом с ней, откинув с себя одеяло, спал, негромко всхрапывая Едиге.

Бесшумно ступая, Дулатбек прокрался к постели, наклонился, выставив вперед нож, – и тут же вскрикнул от неожиданости и боли. Ударом ноги Едиге выбил из его руки нож. Тонкой змейкой блеснуло другое лезвие, и Дулатбек без стона, пораженный в самое сердце, рухнул на землю.

Едиге вытер об одежду врага клинок и негромко засмеялся.

– Я ждал тебя, Дулатбек, – сказал он. – И ты пришел за своею смертью…

Едиге действительно ждал его. Еще день назад, возвращаясь из Кафы, он задержался на берегу неширокой, но бурной речки, отправив сопровождающих воинов вперед. Когда же стал переезжать реку вброд, конь замешкался на середине потока, и Едиге нечаянно оглянулся назад. Совсем близко, в негустом тальнике, стоял воин и смотрел в его сторону. Батыр легко узнал в воине Дулатбека. Он знал его по прежним походам и знал, что он верно служил Тохтамышу.

Все это было неспроста. Иначе зачем ему красться по следам? Если бы надо было убить Едиге, то лучше всего это можно сделать сейчас, когда он застрял посреди реки и не может ни ускакать, ни оказать сопротивления. Дулатбек хороший стрелок, и это не составило бы для него никакого труда – стрела не пролетела бы мимо цели. Значит, Садат-бегим потребовалась голова батыра, значит убийцу надо ждать ночью.

Едиге не ошибся и потому сделал все, чтобы никто не помешал нежданному гостю проникнуть к нему в юрту. Именно поэтому не лаяли в ауле собаки и стража беспечно спала, вместо того, чтобы беречь жизнь своего господина. Остальное батыр умел делать сам: и подолгу не спать, и быть проворным, и не промахнуться, когда надо отыскать сердце врага.

Утром Едиге нашел хуржун, припасенный Дулатбеком, и, положив туда его голову, приказал одному из джигитов быстро скакать в Кафу, отыскать там Садат-бегим и передать ей зловещий подарок.

Батыр понимал, что ярость женщины дошла до предела и больше нельзя было относиться к этому беззаботно, иначе неизвестно, чем все кончится. Потерпев неудачу, Садат-бегим могла придумать еще более изощренную месть. Поэтому он послал отряд смелых джигитов на тропу, по которой жена Тохтамыша вскоре должна была возвращаться в Орду.

Все случилось так, как хотел Едиге. Его воины перебили охрану, разграбили караван, а Садат-бегим раздели догола, отхлестали гибкой лозой и, привязав к спине коня, погнали его в степь.

Когда случайно путники через несколько дней после этих событий увидели в степи коня с привязанной к нему женщиной, Садат-бегим уже потеряла разум.

Именно эту весть принес Тохтамышу гонец в тот момент, когда хан был полон решимости встретиться с Хромым Тимуром.

Тохтамыш впал в ярость. С пеной у рта он кричал о том, что скоро придет такое время, когда он жестоко отплатит Едиге за нанесенное ему оскорбление, сровняет аул с землей, а всех, кто последовал за ним, превратит в рабов.

Через несколько дней, успокоившись, хан велел своему войску двинуться в пределы Ирана. Усилием воли он заставил себя забыть о случившемся, потому, что злые мысли о Едиге могли помешать ему быть мудрым и расчетливым накануне битвы с Тимуром.

Весть о действиях Тохтамыша не удивила эмира. Он знал, что хан не смирится с поражением так же, как и не смирился бы и он сам. Поэтому уклоняться от встречи с Тохтамышам не имело никакого смысла. Она была неизбежна.

Устроив смотр своему войску, Тимур, по обычаю раздал военачальникам богатые подарки и велел готовиться к походу. Откладывать битву с войском Орды нельзя было по двум причинам. Во-первых, земли Ширвана, которые грабил сейчас Тохтамыш, Тимур считал своими и потому, чтобы не уронить престижа, просто обязан был дать отпор всякому, кто осмелился на такую дерзость. Во-вторых, до той поры, пока не будет покончено с ханом, Тимур не мог в полную силу вести войну в Армении и Иране. Недалеко от Фахрабада Тимур вдруг велел своим туменам остановиться. Близилась зима, и, хотя в этих краях не знали больших холодов, погода стояла неустойчивая. Эмир решил переждать это время года, тем более что рядом были хорошие пастбища, а из Мавераннахра в скором времени должны были подойти новые полки.

Остановился со своим войском и Тохтамыш, ожидая, какие же действия первым предпримет Тимур.

Но едва в феврале месяце зазеленела степь, неожиданно снявшись с места, эмир направился к Дербенту.

Зеленым шелком переливались под ветром весенние травы, и ласковый ветер, теплый и мягкий, гладил лица людей. Но Тохтамыш в эти дни был угрюм. Стал похож на человека, которому приснился дурной сон, а он никак не может забыть его.

Хан то начинал казнить себя за то, что решился выступить против Хромого Тимура, то вдруг его охватывала уверенность, что по-иному нельзя было поступить.

И, чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых дум, сделать короче бессоные ночи, Тохтамыш стал приглашать к себе любимого младшего сына Кадырберди и заставлять его рассказывать старинные легенды и сказания.

В юрте у хана собирались его военачальники, знатные люди кипчакской степи. Зачарованно слушали они бархатистый, глубокий голос Кадырберди, а тот рассказывал им великую поэму о любви «Хосров и Ширин», написанную Низами на языке фарси и переложенную на тюркский степным акыном Кутба.

Вместе со всеми слушал легенду и Тохтамыш. Чудесные слова завораживали, но мысли хана были о другом. Он вдруг начинал задумываться о смысле жизни, о ее превратностях.